И кто сказал, что женской дружбы не бывает?
- Скажи спасибо, что я ей о твоих шашнях с этим твоим мутным Джоном ещё не доложила, - добавляет Цветкова, и я вспыхиваю:
- Ты что! Даже не вздумай! Она меня точно дома под замок посадит, как эту, ну как её там...
- Рапунцель.
- Точно! У меня и коса как раз длинная. А-ань, как же он мне нравится, - ложусь на вытянутую руку и мечтательно прикрываю глаза.
- Представляешь: закончу универ, улечу к Джону в Америку, будем с ним вместе путешествовать, потом поженимся, детишек родим...
- Вернись на землю, Ромашкина, - жестоко осаждает подруга. - Джон этот твой мне, если честно, доверия не внушает совсем, - и тише: - Мутный он. Скользкий. Вот пятой точкой чую.
- Много она понимает, твоя пятая точка, - обиженно принимаю вертикальное положение и одёргиваю полы лёгкого пиджака. - Джон классный и он меня любит. Он сам сказал.
- О, да! Правду в глаза легче всего говорить по телефону. А уж врать...
- Да иди ты! - ...и в надежде переменить тему смотрю на часы: - И где этот Веник ходит? На нас за опоздания орёт, а сам уже на четыре минуты лекцию задерживает. Я, может, изнемогаю, к знаниям тянусь.
- Влюбчивая ты, Ромашкина, глупышка ещё, - тоном опытной матроны изрекает Анька и, открыв толстую тетрадь тут же её захлопывает, с хитростью заглядывая мне в глаза: - Вспомни Ширяева. Как ты по нему сохла?
- Ну ты скажешь тоже! Это когда было?! Ты ещё события сорок первого года вспомни.
- А что было в сорок первом? - тут же цепляется Цветкова.
- Война, - хлопаю глазами. - Вторая мировая.
- Между кем и кем?
- Отстань, а! - с улыбкой пихаю в плечо подругу и тоже достаю тетрадь. - Да и не нравился мне Ширяев прям так уж чтобы...
- Да-да-да, после школы его поджидала и записки любовные в карманы подкладывала.
- Это в восьмом классе было, алё! Ребёнок я была.
- А Грибанов? - щурится Цветкова и противненько так меня пародирует: - Анто-он, Антошенька-а, я буду тебя с армии ждать, честно-честно! - и строго своим голосом добавляет. - Потом в жилетку мне рыдала неделю, когда узнала, что он там по самоволкам к девчонкам в общагу от швейного техникума бегает. И курить ты тогда первый раз попробовала, я всё-ё помню.
- А это было в одиннадцатом! Тоже недалеко умом от восьмого ушла, - защищаюсь я.
- Ну хорошо. А Малиновский Богдан?.. - ещё один шар в лузу.
- Ты дурочка, что ли? Малиновский - идиот каких поискать, и по нему я точно никогда не сохла. Так, понравился чисто внешне при первой встрече, но потом, когда я его получше узнала... Да чтобы с ним даже на одном поле - да ни в жизнь! - уверенно отрезаю я и не вру.
Заносчивый мажор. Думает, что вся женская половина института к его ногам пасть готова, едва он только дверь купленного на деньги папочки Бентли приоткроет и пальцем поманит. Ни за что! Вот в него у меня не влюбиться ума точно хватило. Как понравился при первой встрече, так сразу и разонравился.
- Ну ладно, Малиновского можно вычеркнуть, и то, - поучительно выкидывает указательный палец Анька, - это потому что я тебе быстро глаза на него открыла. Если бы не я, ты бы точно повелась.
- Да прям! - фырчу и даже начинаю раздражаться. - Короче, хватит все мои симпатии перечислять, Джон - это точно другое. К нему у меня настоящие взрослые чувства и я обязательно найду деньги и улечу в Америку, вот увидишь.
- Ну ладно, ладно, только диплом сначала получи, а потом хоть к Джону в Америку, хоть к Василию в Перелёшино, - разрешает Цветкова, и я не могу удержаться от улыбки.
Ну точно в мамки записалась.
Дверь с лёгким скрипом открывается и в аудиторию заглядывает... Малиновский. Он-то что тут забыл? Как говорится: вспомни, кхм, и вон оно.