- Ой, нос снова растёт.

Резко торможу и тычу указательным пальцем ему в грудь:

- Прекрати паясничать, прекрати обсмеивать каждое моё слово, прекрати вести себя как идиот! Я не буду жить с тобой - точка. Да меня бесит, что мы в одном городе живём, а ты говоришь об одной квартире! Нет, нет и ещё раз нет!

Он мягко перехватывает мою ладонь и как-то излишне нежно прижимает замок наших сплетённых рук к своей белоснежной рубашке.

- Не ври себе, Ромашкина, тебе нужны эти деньги. Очень нужны. Позарез. А как же американская мечта? Твой парень, Джон Доу*, он же ждёт тебя.

- Откуда ты... С чего ты взял, что его зовут Джон? - изумляюсь, но он продолжает свой медовый монолог:

- Всего лишь месяц, тридцать дней, не так уж и много за столь щедрую сумму, согласись? К счастью для тебя, мой дедушка не был извращенцем и в его завещании ничего не сказано о том, что мы должны спать вместе. Нет, если ты захочешь, конечно, и сильно постараешься...

- Ты мне отвратителен, Малиновский. Однажды на речке мне к ноге присосалась скользкая, мерзкая извивающаяся пиявка, и то она не была мне отвратительна настолько, на сколько отвратителен сейчас ты.

Малиновский очень высокий, но и я не маленького роста - мы стоим друг напротив друга и смотрим в глаза, только в моих, в отличие от его, плещется искренняя ярость. А что в его глазах? Искры смеха. Ему весело.

А ещё меня обескураживает, злит, расстраивает то, что он безошибочно знает, на что давить. Он знает, как мне нужны эти деньги и знает, что как бы я не кичилась и не грозилась сжечь напалмом наше свидетельство о браке, я всё равно этого не сделаю и пойду на любые его условия.

Мне нужны эти три миллиона, ради нашей с Джоном любви! Ради моего будущего. Нужны!

Дабы не продлевать агонию, вытаскиваю ладонь из его руки и побеждённо выдыхаю:

- Присылай такси к семи вечера. Мне вещи нужно собрать.

---

*Джон Доу - термин, использующийся в ситуации, когда личность человека неизвестна или намеренно анонимна. Как, например, у нас Иванов Иван Иванович

7. Часть 7

***

Открываю дверь своим ключом, устало захожу в квартиру и сбрасываю, наконец, надоевшие каблуки. Шаркая по полу подолом свадебного платья, прохожу в единственную комнату, которая заменяет нам с Цветковой и гостиную, и спальню, и столовую.

- Поздравляю-ю-ю! - выкрикивает Анька и щёлкает хлопушкой: мою голову, ковёр и край журнального столика, заставленного мисками с салатами, покрывает разноцветное конфетти.

- Ого, мы что-то празднуем? - киваю на оливье и любимую селёдку под шубой. Даже "Советское" тут как тут. Зрит в корень Цветкова.

- Ну я просто подумала, что свадьба хоть не настоящая, но всё- таки свадьба... - Анька заводит выпавшую прядь за ухо и скромно тупит глаза в ковёр. Замечаю, что ради этого знаменательного события она даже ресницы подкрасила. - Ну как оно? - оживляется. - Штамп в паспорт поставили? Покажи-и!

- Давай потом, я что-то так устала, - тянусь взять бутерброд со шпротиной и получаю увесистый шлепок.

- Куда! А руки с улицы помыть? Знаешь, сколько дряни на одной только дверной ручке обитает?

- Ань, пожалуйста, я правда дико, дичайше устала, - накалываю бутерброд на вилку и откусываю почти половину.

- А отчего это ты устала? Ты же не огород полола, а замуж выходила.

- Лучше б я огород полола.

Говорю вполне честно и аппетит мигом испаряется, даже жуётся через великую силу. И надо же было так глупо попасть! Проглатываю ставший колом в горле кусок и тяжело поднимаюсь:

- Помоги платье расстегнуть.

- И куда его теперь деть? Красивое такое. За Джона своего ты в нём вряд ли теперь замуж пойдёшь, может, постирать и на Авито продать? Ну а что, всё деньги, - размышляет Цветкова, расшнуровывая тугой корсет. - Платье дорогое, глянь, ткань какая хорошая. Не поскупился Малиновский. Кста-ати! - заглядывает в лицо, вынырнув каким-то непостижимым образом из-за моей подмышки. - Где деньги? Ты их что, вот так просто средь бела дня по Москве в сумочке везла?