У меня резко, до звона в ушах заломило виски.

Только этого чуда не хватало.

И это знак, о котором я мечтал?

«Знак» продолжал уверять:

– Я правда не виноват, это… У меня рука дрогнула.

Он вроде умный, а оправдания у него глупые. Лаборатория взорвалась – рука дрогнула. Все книжные полки в библиотеке по цепочке упали опять же потому, что рука дрогнула.

И меня чуть на рога своей химеры не нанизал из-за дрогнувшей руки!

Напомнив себе, что император обещал опекать эту ходячую неприятность, я опустил на браслет рукав, ударом распахнул дверцу и выскочил на улицу.

Офицеры сопровождения оттесняли любопытных прохожих, среди которых для рабочего дня было подозрительно много мужчин в простой одежде. Три офицера держали Лавентина на прицеле, но я дал отмашку, и они опустили пистолеты.

Шестилапая коричневая вся в рогах химера, чуть не превратившая меня в труп на шампуре, потупила восемь глаз. В двуколке за её спиной лохматый Лавентин чесал затылок. Робко улыбнулся:

– Прости, я не хотел…

Горло болело, я хрипло отозвался:

– Не хотел меня убить? Не верю. Твои действия, знаешь ли, квалифицируются как государственная измена.

– Это случайность.

И сидел он весь такой наивный, глазками светлыми хлопал. Беззаботный, никем не проклятый, почти вольный в выборе спутницы жизни…

Во мне полыхнул гнев:

– Слезай!

– Но я тороплюсь…

– Слезай немедленно! – я стиснул кулаки. – Сию секунду!

Он слезал, а я отчитывал:

– Ты чем думал, когда на своей зверюге нёсся сломя голову? Ты меня чуть не убил, понимаешь? Два сантиметра левее – и я был бы трупом!

– Прости…

– У трупа моего ты бы тоже прощения просил? А в суде что делал? Как бы оправдывался?

– Как обычно, – тихо отозвался Лавентин.

И я вздохнул, накрыл глаза ладонью. Покачал головой.

Он когда-нибудь повзрослеет?

Сквозь свои размеренные вдохи я слушал рокот голосов. Конечно, не каждый день посередине улицы министр внутренних дел устраивает выволочку зарвавшемуся длору.

Надо это чудо уму разуму учить. Я опустил руки и приказал:

– В тюрьму.

– Что? – захлопал ресницами Лавентин.

– В тюрьму ты сейчас сядешь. Дня на три, – сипло пояснил я. – А если к концу этого срока не отучишься твердить «не виноват», то на все шесть.

– А потом? – Лавентин моргнул, смотрел внимательно-внимательно, по-детски жалобно.

Порой казалось, он обладает магией очарования, хотя наследовать её не от кого. Я тряхнул головой, избавляясь от желания простить это великовозрастное дитя, и отчеканил:

– Если не исправишься, то даже если я министром уже не буду, ты останешься в тюрьме.

Подумав, Лавентин ошеломлённо уточнил:

– Разве тебе не на ком жениться? Совсем никто не хочет?

Тут не только офицеры сопровождения и прохожие, но даже камни мостовой вроде прислушиваться начали.

– Я не хочу. – Схватил Лавентина под локоть. – Всё, поехали в тюрьму на перевоспитание.

– Но я тороплюсь.

– Ничего, дела подождут.

– Это срочно, мне надо в патентное бюро – изобретение оформить.

– Твоё изобретение с ногами?

– Нет, – мотнул головой Лавентин.

– Тогда не убежит. – Я подтолкнул его к продырявленной карете, которую придётся сдавать в ремонт.

Химера Лавентина поскуливала и перебирала лапами. Он патетично заявил:

– Ты не понимаешь: мне надо зарегистрировать принцип, пока о нём никому не рассказали.

– Нечего было разбалтывать принцип ненадёжным длорам.

Похоже, он с похмелья. Но как-то слишком возбуждён. Упёрся руками и ногами в стенки кареты, не позволяя затолкнуть себя внутрь:

– Это вышло случайно.

– У тебя всё случайно.

На нас оглядывались, я чувствовал себя полным идиотом. Но не уступать же Лавентину прилюдно!