Высказав свое главное опасение, свою боль, что он таил ото всех, он вздохнул так, словно ему, наконец-то, стало хватать воздуха, чтоб надышаться.

— Тристан, Тристан, — посмеиваясь, произнес он, потянувшись к столику, на котором стояло серебряное ведерко со льдом, в котором охлаждалось шампанское. — Тот, кто живет долго, иногда забывает, что человек смертен. Выпьем? Ты не против?

— Как скажете, Ваше Величество, — настороженно и вместе с тем послушно ответил Тристан, и Генрих, качнув головой, словно отгоняя от себя дурные мысли, откупорил бутылку.

— Давай без официоза, — устало попросил он. — Так, как мы говорили в тот год, когда ты был просто священником, а я — просто Ловцом сбежавших невест. Тогда мне было очень комфортно рядом с тобой. Я ощущал в тебе родственную кровь, поддержку и твердую руку, готовую поддержать меня. Мне и сейчас это необходимо.

— Так что произошло с королевой? — взял бокал, наполненный золотистой шипящей жидкостью, переспросил встревоженный Тристан.

Генрих пригубил шампанское, облизнул лаково-красные губы.

Бессмертный вампир, он не постарел ни на день, не утратил своей юношеской красоты и свежести.

Его шелковые волосы были все такими же иссиня-черными и блестящими, как прежде. Глаза под черными ресницами — синими и глубокими, мечтательными и чарующими. Кожа — сияюще-белая, прекрасная, как прозрачный тонкий дорогой фарфор, будто непогода и пролетающие года не касались ее.

Ему было вечно двадцать, и это могло длиться сколь угодно долго.

— Тристан, она просто постарела, — ответил Генрих, наконец. — Ей шестьдесят?.. Восемьдесят?.. Кажется, так. Ты — инквизитор, которого боятся и небеса, и Ад. Я — вампир, так уж сложилось. Мы с тобой живем долго, так долго, что позабыли, что за жизнью обычно следует смерть. А она — она всего лишь человек.

— Но…

— Тристан, я знаю каждое слово, что ты сейчас скажешь. Она все так же молода, все так же хороша собой, так же свежа и так же весела, как в первый день нашего знакомства. Да, это так. Но ее молодость, ее красоту я поддерживаю в ней искусственно. Магически. Сколько времени прошло с момента нашей свадьбы? Тридцать лет? Больше? Сорок? Пятьдесят? Я не помню. Они пролетели, как один день. Мои магические таланты не безграничны. Пройдет еще лет тридцать, в течение которых она, моя Анжелика, моя агент Энди, — тут Генрих грустно и нежно улыбнулся, — будет оставаться все такой же красивой и замечательной. Но ее человеческая природа, ее сердечко, этот маленький часовой механизм, этот хрупкий предатель, внутри нее тикает. И в один прекрасный день Анжелика просто не проснется. Красивая и молодая, она с улыбкой ляжет спать, и не вернется ко мне.

Тристан помолчал, попивая шампанское.

— Грустно, — протянул он, наконец. — Жаль. Об этом я не подумал, когда соединял вас. Да, откровенно говоря, я вообще не думал о таком конце… Но люди смертны. Это верно. И с этим ничего не сделаешь.

Генрих сверкнул жестокими глазами из полумрака.

— Ты теряешь женщин иначе, Тристан, — хрипло произнес король. — Может, в этом есть какое-то преимущество, когда разом лишаешься всех надежд. Но когда ее рука выскальзывает из твоей постепенно, каждый день отодвигаясь на волосок, и ты не можешь это изменить…

Генрих замолчал и шумно, тяжело вздохнул.

Затем одним решительным жестом вынул из внутреннего кармана своего щегольского пальто плотный конверт с гербовой печатью и выложил его перед Тристаном.

— Что это такое? — насторожился Тристан, рассматривая королевскую подпись на дорогой бумаге.

— Это мое отречение, Тристан, — просто сказал Генрих. — Во всех смыслах. Я отрекаюсь от короны в твою пользу — и от природы вампира, Тристан. Помнишь, ты мне говорил, что при нужде проводишь меня по Аду до безопасного места, где я смогу сжечь в огне свою вампирскую природу? Ах, надо было сделать это раньше!.. Зато теперь не было бы так мучительно больно смотреть, как угасает Анжелика!.. Мы старились бы вместе. Люди не понимают своего счастья — жить и стариться вместе.