– Хороший, – оценил я, возвращая бутылку.

С шара гимнастки сверху донеслось горестное чмоканье, но танцор не проронил ни слова, как-то растеряв свою недавнюю болтливость и вообще утратив обреченную бодрость духа.

– Горлодер отменный, – согласно кивнул Рыбак, в свою очередь прикладывая бутылку к губам.

Забулькало, самогона убавилось на четверть, при этом на горле пьющего не дернулось вообще ничего – он даже не глотал, а просто вливал сразу в желудок. Утерев губы, он поставил бутылку между нами, положил там же покрытый пятнами тряпичный сверток, вытащенный откуда-то из-за лиан на стене, и… в его жирных и с виду неуклюжих пальцах сверкнуло отточенное лезвие навахи. Я едва успел заметить, как он достал нож и разложил его. Через мгновение Рыбак с плохо произносимым именем уже нарезал на куски сочащуюся жиром зубастую рыбу.

Посмотрев на лежащую между нами рыбу, я оглядел чужое жилище, не слишком похожее на место постоянного обитания, оценил непроницаемое выражение лица Рыбака и… тихо рассмеялся.

– Горлодер хороший, – понимающе кивнул толстяк. – Выпей еще. И не переживай – за душой ничего не таю. Я не такой, как эта живая подкормка для рыбы, потерявшая собственную семью, предавшая друзей и проигравшая в кости все, что имела в этой жизни. А ведь раньше он был главным, а я работал на него… Наследник старого рода… просравший все, что только можно… и наконец потерявший свободу.

– Самогон реально хороший, – фыркнул я, подхватывая бутылку. – Но развеселило меня не это.

– Что же тебя так насмешило, чужак?

– Собственная тупость, – ответил я, но только после второго большого глотка, опять обжегшего горло. – Как давно ты заметил меня, Мумнба?

– Я вошел на лодке внутрь, ты наставил ствол…

– Без вранья, – усмехнулся я, намеренно медленно оглядев прикрытую листвой дыру в стене. – Давай без брехни, хомбре. Как давно ты меня засек?

– Ну… – он задумчиво пожал огромными оплывшими плечами, что больше подошли бы дэву. – Пару часов назад я проверял на мелководье донные ловушки в тени завалившейся набок высотки, где вода всегда прохладней, и увидел, как ты шел мимо на плоту.

– Два часа назад, – повторил я. – И как далеко я прошел от тебя?

– Ну… – закатив глаза, он что-то прикидывал, а в это время его пальцы, орудующие сами по себе, ловко завершали нарезание жирной рыбины. – Не так далеко. Но и не близко. Хорошим броском гарпуна дотянуться можно было бы. Но я бы не стал. К чему?

– На расстоянии хорошего броска гарпуна, – повторил я, приваливаясь плечом к стене. – Охренеть… и я тебя не засек, хомбре.

– Ты о чем-то вроде как думал, амиго, – он снова пожал плечами, и щелкнувшая наваха легла у его огромной ляжки, а в пальцах другой руки появился еще один сверток, откуда вывалилась стопка темных тонких лепешек. – Я решил тебе не мешать.

– Охренеть… – протянул я, глядя на жирную громаду, занимающуюся угощением. – Мерде… да я совсем расслабился… или слишком поторопился с выуживанием из башки лишней начинки…

– Как-как? – переспросил без особого интереса толстяк и тут же переключился, щурясь и разглядывая мутную банку с сомнительным содержимым: – Острое любишь?

– А я? – донеслось из-под потолка.

– Жри ягоды, коммемьерда! – без особой злости буркнул Рыбак, и голый раб замолчал, явно не желая испытывать судьбу.

– Острое люблю, – кивнул я. – Получается, ты пропустил меня… а потом двинулся следом?

– Будь ты ближе – окликнул бы негромко. А орать не захотел – там, у высотки, водится всякое… сам понимаешь.

– Ага. Понимаю. Но потом ты пошел следом за мной?