Фармацевтическая индустрия отличается мощным стадным инстинктом, так что другие компании тут же принялись[337] разрабатывать собственные легкие транквилизаторы. Лео Стернбаху руководство Roche отдало простое распоряжение: придумать такое средство, которое смогло бы опередить Милтаун по продажам. Начальство сказало ему, мол, вы молекулы немножко поменяйте. Сделайте средство, отличающееся настолько[338], чтобы мы могли его запатентовать и брать надбавку за продажу конкурирующего товара, но не настолько другое, чтобы невозможно было пропихнуть его на рынок Милтауна.

У Стернбаха, который считал себя настоящим ученым-химиком, это указание вызвало раздражение. Он рос в польском городе Кракове, его отец был химиком[339], и Лео тайком таскал химикаты из отцовской лаборатории и экспериментировал, сочетая различные составляющие и проверяя, какое из них заискрит и «бабахнет». Он был предан Roche душой и телом, поскольку компания, вполне возможно, спасла ему жизнь. Когда разразилась Вторая мировая война, Стернбах работал в Цюрихе, в штаб-квартире материнской компании Roche, фирмы Hoffmann-La Roche. Швейцария официально была нейтральной страной, но многие швейцарские химические компании по собственной инициативе решили «ариизировать» свои ряды, очистив трудовые коллективы от евреев. Hoffmann-La Roche этого не сделала[340]. Поскольку перспективы европейских евреев становились все более мрачными, компания, признав Стернбаха, по его выражению, представителем «вида, которому грозило уничтожение»[341], организовала его переезд в Соединенные Штаты.

Из-за этой истории Стернбах считал себя должником Roche. Но вот уже два года он безуспешно бился над созданием препарата, способного конкурировать с Милтауном, и его начальство начинало терять терпение. Лео удалось создать более десятка новых соединений, но ни одно из них не отвечало заявленным требованиям полностью. Стернбах был раздосадован. Настоящая химия не терпит суеты, и ему не нравилось, что его поторапливают. И вот как раз тогда, когда руководители компании были готовы прикрыть этот проект и поручить Лео работу над чем-нибудь другим, он совершил прорыв[342]. Он экспериментировал с малоперспективным веществом, которое вплоть до того момента использовалось преимущественно в производстве синтетических красок, и тут его озарило: возможно, он наткнулся на то самое решение, которое искал.

Стернбах назвал это новое вещество Roche compound No. 0609[343]. Протестировав его на мышах, он обнаружил, что оно не нагоняло на животных сонливость, в отличие от Милтауна (невзирая на якобы отсутствие у него побочных эффектов). Напротив, оно помогало расслабиться, но не влияло на бодрость и внимательность. Прежде чем впервые опробовать новое средство на пациенте-человеке, Стернбах сам принял большую дозу, скрупулезно занеся в блокнот[344] все вызванные новым препаратом ощущения. «Ощущаю себя жизнерадостным», – написал он. Именно тот эффект, который искало руководство Roche. Новый препарат получил название «Либриум» (Librium)[345] – это был гибрид двух слов, liberation и equilibrium, «освобождение» и «равновесие». Для продвижения новинки на рынке компания обратилась к Артуру Саклеру[346].

«Ни один человек в Roche, ни один человек в агентстве, вообще никто из нас не представлял, каким хитом станет Либриум», – вспоминал Джон Каллир. Артур дал Каллиру задание[347] работать с новым рекламодателем, но, по словам Каллира, «это было непросто, потому что у нас не было товара для предъявления». Было важно, чтобы Roche и «Макадамс» охватили этой рекламной кампанией широкую аудиторию. Всего пару лет назад могло показаться, что врачам достаточно прямого маркетинга, но после взлета Милтауна такой подход представлялся слишком слабым. Пациенты начали приходить к своим докторам и требовать каждое новое чудо-лекарство поименно. Когда были проведены клинические испытания Либриума, в Roche с энтузиазмом сделали вывод, что этот препарат способен лечить ошеломительно широкий спектр заболеваний