Артур вспоминал, что в те годы он часто мерз, но никогда не голодал. В «Эразмусе» было агентство по трудоустройству, помогавшее учащимся найти работу вне школы, и Артур начал брать дополнительную работу, чтобы поддерживать семью. Он разносил газеты, доставлял цветы[64]. У него не было времени ни встречаться с девушками, ни ездить в летний лагерь, ни ходить на вечеринки. Он работал. В зрелые годы предметом гордости для него было то, что он ни разу не брал отпуск[65] и не отдыхал в каникулы до двадцати пяти лет.

Но даже при такой нагрузке Артур ухитрялся выкраивать время, чтобы заглянуть в иной мир: жизнь за пределами Бруклина, другую жизнь, которая казалась настолько близкой – руку протяни и дотронешься. Время от времени он делал перерывы в своем безумно насыщенном расписании и поднимался по ступеням лестницы Бруклинского музея, проходя сквозь строй ионических колонн в просторные залы, чтобы полюбоваться выставленными там произведениями искусства[66]. Иногда работа курьера заводила его в Манхэттен, в самый центр, вплоть до особняков «позолоченного века» на Парк-авеню. В Рождество он разносил по адресам огромные букеты живых цветов и, шагая по широким улицам, заглядывал сквозь ярко освещенные окна[67] в квартиры, видя внутри таинственное мерцание рождественских гирлянд. Когда он с полной охапкой цветов входил с морозной улицы в большое здание с привратником, его обволакивало бархатное тепло вестибюля, и ему нравилось это ощущение[68].

В 1929 году грянула Великая депрессия, неудачи взялись за Исаака с удесятеренной силой[69]. Все его деньги были вложены в доходные дома и теперь стали бесполезны: он лишился и той малости, которую имел. На улицах Флэтбуша мужчины и женщины с отсутствующими взглядами стояли в хлебных очередях. Агентство по трудоустройству в «Эразмусе»[70] начало принимать заявления не только от учеников школы, но и от их родителей. Однажды Исаак созвал своих троих сыновей. С проблеском старинной фамильной гордости во взгляде он сообщил им, что не собирается становиться банкротом. Он ответственно распорядился своими оскудевшими ресурсами и сохранил способность оплачивать счета. Но больше у него ничего не осталось. Исаак и Софи отчаянно хотели, чтобы их сыновья продолжили образование: поступили в колледж, взбирались по социальной лестнице, делали все, что полагалось делать в Америке молодому человеку с амбициями. Но у Исаака больше не было денег, чтобы за это платить. Если младшие Саклеры хотят получить образование, сказал он, им придется финансировать его самостоятельно.

Должно быть, Исааку было больно это говорить. Но он настойчиво подчеркивал, что не оставил своих детей ни с чем. Напротив, он наделил их кое-чем более ценным, чем деньги. «То, что я вам дал, – самая драгоценная вещь, какую может дать детям отец», – сказал Исаак Артуру, Мортимеру и Рэймонду. А вещью этой, по его словам, было «доброе имя»[71].

Когда Артур и его братья были детьми, Софи проверяла, не заболели ли они, целуя их в лоб и определяя температуру губами[72]. Софи была личностью более динамичной и энергичной, чем ее муж, и очень четко представляла, чего хочет для своих детей, еще когда они были совсем крохами: она хотела, чтобы они были врачами[73].

«К своим четырем годам я уже знал, что буду врачом, – рассказывал Артур. – Родители внушали мне[74], что я должен стать доктором». И София, и Исаак считали медицину благородной профессией[75]. Артур и его братья родились в то время, которое стали потом называть золотым веком американской медицины: это был период начала XX века, когда эффективность лекарственных средств – и доверие к профессии медика – значительно возросла благодаря новейшим научным открытиям