– А зачем нам туда? – наконец, проявила здравый смысл Иллика, и он, поколебавшись, ответил:

– Десять лет назад я принёс обет… разобраться в обстоятельствах одного дела. – Раздражённо нахмурился и дёрнул плечом, когда она выразительно присвистнула – намекает, что за десять лет только неудачник не справится. А манеры? Словно не дочь купца, а солдат! Но продолжил. – И я долго откладывал путешествие в Тарргон, я не самоубийца, но всё наглухо застопорилось и зашло в тупик. Ключ к разгадке, если не сама разгадка, там, в Тарргоне.

– Тебе для этого… обета нужны были деньги? – внезапно спросила она неожиданно даже немного участливым голосом.

– Да, – сказал Оккар, отставляя бутылку в сторону. Изначально он планировал её допить, и так жена его немного «обнесла», отняв первую, но теперь подумал, что хватит. Потому что он, кажется, уже почти достиг стадии «некрасивых женщин не бывает», и вообще резко поглупел и размяк – собственная жена показалась ему вдруг симпатичной, волнующей и не такой уж тупой. Нет-нет-нет. Первое впечатление о человеке – самое верное.

Впрочем, это не меняет того, что придётся как-то с ней уживаться.

Словно почувствовав, что его отношение, совершив виток где-то в области между «можно потерпеть» и «хочется общаться», устремилось к «тупая и страшная» – ну, первое впечатление же, Иллика встала и отправилась спать, как бы случайно обронив про кинжал под подушкой. Смешная, ей-богу. Она так много рассуждает о брачной ночи и его гипотетических поползновениях и домогательствах, что он уже почти чувствует себя обязанным потребовать супружеский долг. Чур его, чур.

Ушла, и хвала Тёмному. И вовсе не чувствует он, Оккар, никакой досады. И поделиться ему не хотелось, с чего бы вдруг? Десять лет не делился ни с кем, а тут вдруг захотел бы? Да ну. Он ещё не настолько стар, чтобы впасть в сентиментальность.

И всё же… всё же колдун поймал себя на том, что вместо того, чтобы вернуться к планам, он подбирает слова, чтобы рассказать ей. Что-то такое умудрилась она всколыхнуть в нём своим немного участливым тоном, но её заслуги в этом, разумеется, никакой, просто так совпало. Вино, тоска одиночества, беспокойство о будущем…

Желание рассказать не проходило.

А, собственно, почему бы и нет? Она – его супруга в истинном, осенённом милостью богов, браке, навредить ему для неё самоубийство. Да и как она навредит? Он ведь не будет делиться с ней планами? Просто выплеснет на неё свою боль. Это ведь не потому, что она какая-то особенная и он ей доверяет, вовсе нет, он вообще никому не доверяет, только поэтому и жив до сих пор… А рассказать… и именно ей… ну, наверное, потому что ему всё равно, что она о нём подумает. Да, он уже давно понял, что тот наивно-восхищённый взгляд ему либо померещился, либо предназначался его клинкам, скорее второе – не зря же она о них всё время говорит, а на него самого его жена смотрит как на змеюку. Опасную и отвратительно-холодную.

Да что он тут сидит и сам себя уговаривает? Это его дом, и жена – тоже его. И он в своём праве вот прямо сейчас пойти и рассказать! И пойдёт!

И Оккар действительно пошёл. Правда, сначала допил вино. Нет, вовсе не для храбрости, так просто, для души. И не поленился прихватить щит из оружейной – мало радости получить вазой в лицо или по голове, не говоря уже об этом её мифическом кинжале, вдруг со страху и метнёт как надо. Женщины, они вообще непредсказуемы. И в довершение всего, он постучал. Это в своём-то доме и к супруге, узнай кто – засмеют. Но никто не узнает, а смущать лишний раз жену ему не хотелось. Он ведь поговорить пришёл, а не ругаться.