- Блядь, он этого не умирают, - зашипел он, наверное, прочитав весь ужас в моих глазах и впечатывая меня в ствол дерева еще сильнее, если это только вообще возможно. – Не делай такой трагедии. Вот из этого – не делай. Раньше надо было думать.

Боже! Ну, - о чем? О чем я должна была думать, и в чем это чудовище меня обвиняет?

Я снова попыталсь было что-то объяснить, но, поймав его угрожающий взгляд, только закусила губу.

И в этот момент он резким толчком ворвался вовнутрь.

Боже!

Обожгло так, распирая меня внутри, кажется, до самых внутренностей, до горла! С ног до головы окатило ледяным потом.

Он застыл, пристально всматриваясь мне в лицо, снова прожигая своими невозможными глазами. Но почему  в его взгляде вдруг на какое-то мгновение утихла ярость и появилось какое-то… изумление?

Снова схватил мои скулы и так пристально заглянул в глаза, как будто собирался еще и взглядом проникнуть в мои внутренности, как и членом.

- Это ни хера не значит, - пробормотал, кажется, не очень уверенно, и, наверное, сам для себя.

- Ты что, - при этом всем дерьме сама собиралась оставаться чистенькой? – и расхохотался. Так жутко, что, скорее, именно этот смех, а не свист пуль будет теперь звучать в моих ушах целую вечность. Вечность, которой у меня, увы, не будет.

И тут же начал толчки внутри меня - жесткие, быстрые, вдалбливаясь внутрь с сумасшедшей силой.

Только грудь, впившаяся в меня, кажется, напряглась еще сильнее, лупя меня с каждым толчком по ребрам, сдирая при каждом движении кожу со спины о шершавую кору. И глаза все такие же черные, ненавидящие, злые, - нет, от него не будет спасения, на которое я понадеялась, когда он почувствовал, ощутил, что я девственница. А ведь он почувствовал, я точно знаю, - иначе почему бы замер и взгляд его так изменился, что я даже на секунду подумала, что он – человек, и, может быть, даже меня отпустит…

И капля пота, стекающая по его виску.

Рваное, тоже какое-то злое, яростное дыхание…

Вот что теперь станет моим самым жутким кошмаром, от которого не спасет и забытье…

С каждой секундой его глаза снова превращались в глаза разъяренного зверя.

И толчки внутри меня становились все яростнее.

Хотелось закрыть глаза, - но страх перед ним не давал мне этого сделать.

Я елозила всем телом по дереву, как тряпичная кукла под его руками.

Это ведь должно закончится, - от девчонок, что шептались, я слышала, что это никогда не бывает долго.

Но на этого зверя законы природы, кажется, не распространялись.

Луна уже поднялась над головой, а он только двигался все яростнее.

Наконец  глухо зарычал, и, вытащив из меня свой огромный агрегат, брызнул на живот и грудь горячей струей.

- Никакого от тебя удовольствия, - выдохнул он, рвано дыша и придавив меня грудью еще сильнее. Прикасаясь к моему лбу своим, пачкая меня своим потом, своим запахом, своим дыханием. – Хоть и сладкая и узкая… Научись делать так, чтобы с тобой мне было хорошо.

   Отпустил было мои ноги, которые, наверное, я просто не смогу свести вместе, - и я тут же поехала вниз по стволу.

   Недовольно рыкнул, и забросил меня себе на плечо, - как перышко, как мелочь, которую ему ничего не стоит переломать одним щелчком пальцев. Как неживое что-то,  с чем вообще не стоит считаться.

   - А вот и наши друзья, - услышала, как он усмехнулся, вися вниз головой на его спине и снова задыхаясь от его терпкого запаха.

   И правда, - насчет собак он, оказывается, не соврал.

   Нас окружили белоснежные алабаи.

   И я содрогнулась.

   Сильные, опасные собаки – у нас в поселке тоже один такой был. Пятерых волков зимой загрыз, когда они к дому хозяина от голода подступили. Характер у них страшный, своевольный. Таких не прикормишь, да и дрессировке они поддаются сложнее всего.