— А-а-а, — протянул Лёва, сверкнув ледяным взглядом потухших глаз. Он не сопротивлялся, даже бровью не дёрнул, снисходительно терпя мои удары. Я готова была к отпору, готова была драться и выбивать из него признание, что он – подонок, поспоривший на меня! Но он и не думал сопротивляться, смотрел то на меня, то на дорогу, дразня безжизненной голубизной глаз. И вроде нужно злиться, морду ему в клочья разодрать, но вместо этого я прислушивалась к странному вибрирующему звуку прямо в сердце… Странно… Оно не так болит. А я знаю, как оно болит…

Машина взревела, Лева резко выкрутил руль, разворачиваясь на светофоре. А я лишь закусила язык и отвернулась к окну, наблюдая, как капли добровольно разбиваются об асфальт, не беспокоясь о вспышке своей разрушенной жизни. И всё равно стало. Выговорилась, выплюнула обиду, и апатия накрыла. Понимала же, что везёт он меня не домой, но сил словно совсем не осталось. Казалось, что уже ничего не может меня удивить этим вечером, но вдруг тёплая мужская ладонь с силой сжала мои пальцы, словно пыталась забрать всю дрожь и остатки истерики.

— А говорить ты не пробовала?

— О чем? Ты спорил на меня, Лёва! Спорил! Думаешь, не знаю? Все я знаю, Юшков мне все рассказал тогда! Я ненавижу тебя! Слышишь? Так что можешь не смотреть своим пустым туманным взглядом, и улыбочку свою отвратительно-сладкую спрячь. Не действует это больше на меня! — новая волна дикой злости захлестнула с головой, пальцы сжались, впивалась ногтями в его руку, видела, как из незатянувшихся ран на костяшках его пальцев сочится кровь, но продолжала намеренно делать больно. Упивалась этой низкой и подлой местью, наслаждалась, а внутри рыдала маленькая девочка: «Отпусти его…Отпусти!».

— Ненавидишь? — наконец-то взревел Лёва, и я выдохнула. Он перехватил меня за руку и резко ударил по тормозам. Взвизгнула и по инерции полетела к лобовому стеклу, но он с силой дёрнул меня и прижал к груди. У меня больше не осталось сил терпеть, поэтому я разрыдалась прямо на плече своего обидчика. А он будто этого и ждал, сжал мои волосы, потянул, заставляя посмотреть в глаза. Наклонился, сокращая расстояние, и когда я уже не могла дышать от трескучей тишины, зашептал:

— Ненависть — это очень сильное чувство, Ветерок, такое же, как влюбленность, страсть, возбуждение. Ты уверена, что ненавидишь меня? — это был не шепот… Нет… От шепота не ползут мурашки страха и ужаса. Меня колотило мелкой дрожью, я обмякла в его хватке, утопая в потемневших, наполненных яростью глазах. Тонула… Захлёбывалась, не имея шанса на глоток воздуха. И надо бы промолчать, но уже ничего не изменить…

— Ненавижу, Доний! Слышишь? Ненавижу… — шептала, а сама вздрагивала от каждого хлёсткого слова.

— Значит, ненавидишь?

— Я терпеть тебя не могу, — шептала я, с ужасом наблюдая, как он снова наклоняет голову всё ближе и ближе. Ловила взгляд такой тягучий, мягкий, искрящийся грозовыми молниями и чем-то тёмным, таинственным и пугающим поволокой беспросветного тумана. Меня словно в дурман серый затягивало, а я тонула, наслаждаясь близостью, позабыв, что ещё пару минут назад убить его готова была. Забывала дышать, мысленно орала, пытаясь привести себя в чувства, но не могла. Дрожала от ощущения его ладони, аромата таёжной свежести и пряного горького рома. Ненавижу! Должна ненавидеть! Но это не так…

— Не трожь меня, Лёва. Ты же врешь! И глаза твои врут…

— Врут? — он прижался ко мне лбом, чтобы не дергалась, и зашептал: — А ты не врешь, Ветер? Ненавидишь? Что ты несёшь, девочка? Ты же хочешь меня… Посмотри, как твое тело реагирует на прикосновения? Трясёшься, убеждая себя, что это страх… Если кто и врёт здесь, Ника, то это ты…