Однако голос внутри шептал – звери. Ты же сама прекрасно это знаешь.

Тщательно очищенная от снега дорожка вела к дому. Летом здесь клумбы, я знаю. В них пионы, астры, а к осени, огромные, чуть не с голову пурпурные георгины. Он сам за цветами ухаживал, была у него такая слабость. И розарий у него был отменный, но больше он тяготел к простым цветам.

У дверей дома меня ждал парень. Открыл, ввёл в дом. И смотрел внимательно за каждым моим шагом, словно боялся, что я обворую его хозяина. Впрочем, я именно обворовала когда-то, пусть и не своими руками, за что по сей день и расплачиваюсь.

Ничего здесь не изменилось. Так же чисто, ни пылинки. Нарядные занавески, даже пол блестит, пожалуй этот дом мог бы по соревноваться  с моей квартирой по чистоте. Пахнет травами, вкусно пахнет. Умиротворяет. Словно к дедушке приехала, которого у меня никогда не было.

Николай Юрьевич именно дедушкой и был. Не знаю, сколько ему было лет, но за годы нашего знакомства он нисколько не изменился, мне казалось, что время над ним не властно. Он сидел в гостиной, пожалуй, её можно было назвать горницей, она была выполнена в исконно русских традициях. Даже печка имелась, а в ней чуть потрескивали дрова. На застеленном цветастой скатертью столе самовар, блюдце с пряниками, вазочки с вареньем. Именно от чая душистыми травами и пахло.

Он поднялся, завидев меня. Кивнул парню, тот вышел и дверь за собой прикрыл. Впрочем, неплотно. Улыбнулся, сверкнув белыми, не по возрасту зубами.

– Катенька! Сколько лет, сколько зим… чаю будешь?

– Буду, – согласилась я.

Села. Чай действительно был вкусным. И малиновое варенье, и свежие баранки тоже. Николай Юрьевич пил с удовольствием, шумно прихлебывая, и меня разглядывал. А я его. Стариком бы его язык не повернулся назвать, слишком много было в нем силы. Он был даже красив. Волосы, пусть и поседели, но были такими же густыми, как и в молодости, лежали игривой волной, подчиняясь стильной стрижке. Свитер, простенький, ромбами, домашние брюки. Николай Юрьевич – воплощение уюта.

– По какой нужде пожаловала?

Я отодвинула чашку. Пальцы мелко задрожали, я спрятала их на коленях, под скатертью. И как подобрать слова, которые могли бы меня спасти? По дороге надо было подготовиться, нет же, всякая чушь в голову лезла.

– Четыре года, – наконец начала я. – Четыре года, Николай Юрьевич вы позволяли мне считать себя свободной. Почему сейчас?

– Обстоятельства изменились, – спокойно ответил он. – Игроки…новые. Правила тоже. А я старею, Катенька, старею. И уйти ещё не готов, надо же все передать в надёжные руки, чтобы не просрали…

– Сенька…

– Сенька твой уехал. И молчать будет, коли не глуп. А глупым ему быть никак нельзя – высоко метит.

Я поняла, что бесполезно. Он что-то решил, и передумать я его не заставлю. Мелькнула дикая мысль – просто убить его. Взять нож, лежащий рядышком на столе, словно специально, и пырнуть. Сенька говорил, что ножом в грудь лучше не бить – в сердце все равно не попаду, да и ребра…а вот если в живот, и провернуть… А лучше – несколько раз ударить. Чтобы точно. И стану свободной. А тюрьма…не важно уже.

Николай Юрьевич улыбнулся, словно мысли мои читая. Нисколько они его не пугали. Знал, что не стану. Не смогу. А если смогу, я возможно сильнее его, он же стар…то как же Сенька, Лялька? Жизни им не дадут…

– Мне даже инструкций ни каких не дали, – как можно суше сказала я. – Ничего. Только время.

– А ничего и не нужно, Катенька. От тебя требуется просто быть женщиной. Красивой женщиной. Но ты, Катенька, и безо всяких усилий красива…