- Да, мессир, так и есть, - учтиво поклонился Филипп, - но я могу поздравить себя с тем, что среди всех моих старых знакомых в Париже нашёл такой дом, как ваш. Я очень признателен вам за ваше искреннее радушие.

- Вы всегда можете чувствовать себя здесь как у себя дома. Вы, как когда-то ваш отец, уже не раз показали себя как настоящий друг моей семьи.

- О, я всегда был вашим другом, только – увы! – не получил признания.

- Да что вы такое говорите, Филипп! – де Лаваль наконец выпустил руку гостя из своей цепкой ладони. – В этом доме уже все оценили ваши достоинства.

Граф де Монфор, галантно поклонившись, поблагодарил, но не удержался и прибавил:

- К моему прискорбию, не все.

- Как не все? – Арман де Лаваль в неподдельном изумлении вскинул широкие, сросшиеся у переносицы, седые брови. – Кто же их не оценил?

- Мадемуазель Шарлотта, например, - с притворной грустью пожаловался Филипп. И, усмехнувшись одними лишь кончиками рта, скосил глаза в сторону высокого окна.

Он с самого начала, как только вошёл в вестибюль дома семейства Лавалей, заметил, что кто-то прячется за портьерой из тяжёлого синего бархата. Едва он произнёс последние слова, как его догадка подтвердилась: из-за портьеры вышла девушка, которая тут же словно застыла, устремив восхищённый взгляд на блестевший в тени шамшир. Эта изогнутая лёгкая персидская сабля, подвешенная на двух ремнях к поясу, красовалась на левом бедре Филиппа, придавая всему его облику непривычный для европейцев, экзотический и немного разбойничий вид. Сам же Филипп чрезвычайно гордился своим оружием: его клинок, выкованный из дамасской стали, ценился не меньше боевого коня; а эфес, богато украшенный резьбой и эмалью, являл собой чудо ювелирного искусства.

Пока девушка с нескрываемым восхищением рассматривала саблю, Филипп без смущения любовался девушкой. Несмотря на излишнюю худощавость, она была очень изящной; недавно вошедший в придворную моду корсет придавал талии умопомрачительную тонкость, а небольшой груди – соблазнительную упругость. Крупная розоватого оттенка жемчужина в глубоком вырезе чёрного платья на матово-белой коже точно магнитом притягивала взор мужчины, который метался между нею и такими же розовыми пухлыми губами.

Но вот эти губы приоткрылись, и прозвучал мелодичный голос:

- Мессир де Монфор, какая честь снова видеть вас в нашем доме!

- Мадемуазель Шарлотта. – Филипп склонил голову в знак приветствия и затем приложился долгим поцелуем к протянутой ему руке девушки, белой и гладкой, как атлас.

Заметный румянец, словно тень, скользнул по прелестному лицу Шарлотты; в глазах вспыхнул огонёк. С кокетливой поспешностью девушка вырвала руку и с необычным оживлением стала допытываться, по какой причине граф де Монфор не был у них в гостях столь длительное время.

- Отчего бы вам не навещать нас почаще? – спросила она, капризно выпятив губы. – Кажется, не на краю света живём. И отец о вас вспоминает едва ли не каждый день.

Улучив момент, когда граф де Лаваль отвернулся, чтобы дать слуге распоряжение об угощении, Филипп тихо произнёс:

- А вы, мадемуазель Шарлотта, вспоминаете обо мне?

Огонёк в глазах девушки погас и исчез, она потупилась и проговорила с укором:

- Вы же знаете, я желала бы видеть вас как можно чаще, дабы иметь удовольствие говорить с вами, глядя в ваши чудные глаза.

Шарлотта умолкла, стыдливо склонив голову, но в её лице было не столько смущение, сколько хорошо знакомое Филиппу девичье кокетство. И точно в подтверждение его мыслям, из-под полуопущенных ресниц на него брызнули искры её светло-зелёных, цвета морской волны, глаз. Филипп ответил на предложенную ему игру своей самой обольстительной улыбкой.