Но Лаваль не растерялся:

- Вам стоит только захотеть расторгнуть брак, а я со своей стороны сделаю всё возможное, чтобы мадам Николь не чинила никаких препятствий! Дорогой Филипп, такому мужчине, как вы, нужна нормальная семья, молодая здоровая жена, которая родила бы вам крепких наследников! Сколько лет вы женаты? Тринадцать? Вы ведь не любите Николь, детей у вас нет. Так отчего бы вам не развестись и не жениться снова? Вы ведь ещё не стары, я в вашем возрасте только подумывал над тем, как обзавестись семьёй. Вы знаете, мадам Кристель, моя жена, родила мне первенца, когда ей было двадцать, а мне почти сорок шесть. Каково, а? – Граф подмигнул, лукаво улыбаясь.

Филипп тоже не сдержал улыбки.

- Шарлотта молода. Я уверен, она родит вам много здоровых детей. Подумайте, Филипп, над моим предложением, - продолжал Лаваль уже без улыбки. – Но не думайте очень долго. Не повторите мою ошибку. Что ни говорите, а я слишком поздно обзавёлся семьёй. Дети мои молоды, а мне уже пора думать о смерти.

- Может быть, вы и правы, - наконец произнёс Филипп. И прощаясь с графом, сдержанно прибавил: - Обещаю подумать над вашими словами.

4. Глава 4

Филипп стоял на палубе корабля, который отплывал из Ла-Рошели на остров Ратис. Крепость Ла-Рошель была построена тамплиерами шесть столетий назад и по-прежнему считалась самым крупным торговым портом Французского королевства. У пристани в Старой гавани стояли на причале суда, обеспечивающие связь с островами, которые были разбросаны в Атлантике: достаточно крупными, как Ратис, и десятками других, поменьше.

Уже опустились сумерки, тёплые, но не настолько плотные и душные, как в Париже. На кораблях и на пристани робко замерцали первые масляные фонари – точно качались над водой длинноногие люди со свечами, поднятыми над головой.

Филипп стоял, облокотившись на перила, и задумчиво смотрел на водную гладь внизу. Снова и снова, вот уже несколько дней после визита к Лавалям, он как одержимый прокручивал в памяти слова графа Армана.

«Сколько лет вы женаты? Тринадцать? Вы ведь не любите Николь, детей у вас нет. Так отчего бы вам не развестись и не жениться снова?» Из всей речи де Лаваля Филипп зацепился именно за эти слова. Они были неприятной и нерушимой правдой: за тринадцать лет ничего! Ни любви, ни страстного физического влечения к Николь он так и не испытал; не любил сам и отказывался принять её любовь. Первые месяцы после свадьбы он играл роль нежного и заботливого мужа; сходился с Николь на супружеском ложе, как примерный семьянин исполнял супружеский долг... Николь была на седьмом небе от счастья и начинала трепетать от желания, едва он входил в её спальню... Филипп был чутким и умелым любовником, он умел дарить женщинам ласки, вырывая сладострастные стоны даже у тех, кто считал себя холодными в постели с мужчиной... Но сам он не был счастлив ни со своей женой, ни со своими многочисленными любовницами...

Маска примерного семьянина, хозяйственного собственника обширных земельных угодий была ему не к лицу. Да, он любил своё поместье, свои поля, свою часть острова, которая досталась ему в наследство от погибших родителей. Но маска остаётся маской. Он, Филипп, граф де Монфор-л’Армори, не семьянин и не помещик! Никто, ни одна женщина, никогда не сумеет привязать его к себе или к дому. Этого не сумела Николь, этого не добьётся от него и Шарлотта де Лаваль, если он всё же поведёт её под венец...

Подумав о Шарлотте, Филипп усмехнулся. Молодая графиня де Лаваль считалась одной из самых красивых и выгодных невест в парижском аристократическом обществе. Его тянуло к ней по-иному, чем к другим женщинам: ею хотелось просто подолгу любоваться, как драгоценным камнем редкой красоты. Девушка была, несомненно, восхитительна, но определённо не во вкусе графа де Монфор. Иногда, глядя на неё или думая о ней, Филипп пытался представить Шарлотту в своей постели, однако дальше этих воображаемых сцен дело не шло. Дыхание оставалось ровным, кровь в жилах не кипела, не возникало знакомой и столь приятной тяжести в паху... Короче говоря, Шарлотта его не возбуждала.