В глубоком кресле, обитом пунцовым, в мелких розочках, гобеленом, сидел незнакомый мужчина. Хотя на первый взгляд ему можно было дать лет сорок, у него не было ни одного седого волоска. Первые лучи солнца, проникая сквозь щель между портьерами, падали на его загорелое лицо. Эмилии подумалось, что прежде она никогда не видела такого лица: оно выражало одновременно суровость и одухотворённость, а каждая чёрточка в нём говорила о благородстве и страстности натуры. Глядя на это лицо, Эмилия подумала, что оно может принадлежать лишь человеку необыкновенному, совершенно особенному.

Мужчина спал, и Эмилия могла любоваться им, не смущаясь. И чем дольше, чем пристальнее она вглядывалась в его лицо, тем сильнее становилось её волнение. Внезапно она поняла, что уже знакома с этим человеком, только не сразу узнала его. За пять лет своего отсутствия на Ратисе граф Филипп де Монфор заметно изменился. Мускулы его сильного тела раздались, вероятно, от частой верховой езды или постоянных физических нагрузок; он стал широкоплечим; кожа обветрилась и огрубела как у человека, который большую часть жизни проводит под палящим солнцем и проливным дождём. На лбу, когда-то белом и гладком, как у истинного аристократа, появились морщины, и теперь он был почти бронзовым от загара.

Неожиданно, словно ощутив на своём лице долгий изучающий взгляд девушки, мужчина открыл глаза. И когда взгляд этих тёмно-серых, подёрнутых дымкой, глаз встретился с взглядом Эмилии, девушка вдруг почувствовала сильный толчок в груди, после чего её дыхание стало прерывистым.

- Если бы я не знал, что в этом доме живёт шалунья, которая когда-то доставляла мне столько хлопот, ни за что не узнал бы её в вас, мадемуазель, - с улыбкой произнёс Филипп вместо традиционнного приветствия. У него был мягкий, будто ласкающий голос, какой неизменно располагает случайного собеседника к задушевной беседе.

Залившись краской смущения, застигнутая врасплох (как если бы она разглядывала нечто запретное), Эмилия быстро повернулась и, не произнеся ни слова в ответ, выскочила обратно в коридор.

Девушка выбежала из дому через боковую дверь и помчалась по дорожке, которая вела к морю. Вскоре она очутилась на берегу, в той его части, где море, заключённое в объятия скал, образовало тихую лагуну. Здесь всегда было безветрено, изредка тишину нарушали лишь чайки, прилетавшие отдохнуть на утёсах. Это было любимое место Эмилии; здесь она чувствовала себя в полном уединении, здесь она предавалась мечтам. За мысом находился прекрасный песчаный пляж, но девушка предпочитала ему свой безлюдный и немного дикий уголок.

Эмилия отдышалась: но не после быстрой ходьбы, а скорее после пережитого ею волнения. Теперь она сидела на камне, обхватив колени руками, и глядела на горизонт, где голубое безоблачное небо соприкасалось с синей гладью моря. Тихие волны шуршали галькой.

«Как всё-таки странно устроен мир. Ещё недавно я презирала этого человека за его образ жизни; можно сказать, я ненавидела его за то, какие страдания он принёс бедной тёте Николь... а сегодня, увидев его, я едва не бросилась ему на шею от радости этой встречи... Нас разделяло море и годы, но связывало родство, а это узы, крепче которых, пожалуй, и нет. По праву родственницы, пусть и не прямой, не кровной, я могу гордиться тем, что являюсь частью его семьи... Но, мой Бог, сейчас я пожелала бы другого: не называться племянницей мадам Николь де Монфор», - подумала Эмилия и тут же торопливо огляделась по сторонам, точно испугавшись, что кто-то мог подслушать её мысли.