– Я напомнил вам о чем-то грустном, простите.

– О родителях, – не стала скрывать я. – Говорят, будто всех детей хорошие родители любят одинаково, но на самом деле – возможно ли это? Впрочем, я никогда не была матерью, так что не мне судить.

– Узнаете, и, думаю, спустя не так уж много времени. – И снова от интонации в его голосе меня бросило в жар. – Моя мать говорила, что дочери, даже выйдя замуж, всегда останутся ее детьми, а мальчики – пушечное мясо.

Я поперхнулась куском хлеба. Услышь я что-то подобное от своего мужа – не удивилась бы, он не уставал ныть о том, как его никто не любит. Но Стрельцов казался мне… другим, что ли.

Исправник подскочил, деликатно похлопал меня по спине, и я порадовалась, что он не видит моего лица.

А с другой стороны… как можно сказать что-то подобное собственному ребенку!

Он вернулся на свое место за столом.

– Тетушка же, наоборот, считает, будто сыновья останутся с ней до самой ее смерти, а дочери, выйдя замуж, превратятся в отрезанный ломоть, – негромко и задумчиво продолжал Стрельцов. – Возможно, потому Варенька, при всех ее достоинствах, так отчаянно старается заполучить всеобщее внимание.

Я отпила кофе, надеясь, что чашка скроет выражение моего лица. Нет, это не было жалобами подросшего, но так и не повзрослевшего мальчика. Это было откровенное размышление взрослого мужчины – в ответ на мою откровенность.

– Я понимаю и тетушку, и мою матушку.

Как я ни прислушивалась, не смогла уловить в его тоне горечи или обиды. Значит, и мне стоит придержать те слова, что рвутся наружу.

– Самая достойная участь мужчины – быть воином и защитником. Но это не тот путь, что обещает долголетие… и, наверное, легче запретить себе привязываться сразу, чем потом лишиться куска сердца. Мой отец чудом не умер от удара, когда пришла весть о моей гибели. Ошибочная, как вы понимаете. Да и ваша матушка… простите.

Он не просил ни защиты, ни жалости – да и жалость только оскорбила бы его, разорвала ту тонкую паутину доверия, что начала появляться между нами. Все же знай я заранее, что мои слова заставят его раскрыться настолько сильно, – прикусила бы язык. Но теперь было бы просто нечестным ответить какой-нибудь банальностью.

– Да, моя матушка, как и ваша тетушка, возлагала все надежды на сына, – сказала я. – Она не пережила потери. И все же, если бы спросили меня, я бы сказала, что, запрещая себе привязываться и любить из страха потерять, – мы теряем сразу. Возможность оставаться живыми, потому что все живое так или иначе чувствует, и только мертвому все равно. Рано или поздно мы потеряем все, вместе с жизнью, но до того момента я предпочту жить. – Я криво улыбнулась, смутившись пафоса собственных слов. – Простите. Не самая подходящая тема для беседы за утренним кофе.

– В ваших словах есть правда, о которой я не задумывался. – Он медленно поставил на блюдце опустевшую чашку. – Но, боюсь, некоторые… привычки слишком глубоко въедаются в разум.

Стрельцов посмотрел на меня и улыбнулся – той светской, ничего не выражающей улыбкой, которая должна была скрыть истинные чувства, до сих пор бушующие в его взгляде. В наступившей тишине стали слышны стук палки и неровные шаги.

– Кузина проснулась. Начинается новый день.

Варенька вошла в столовую. Мне показалось, что она опирается на трость больше для эффекта, чем по необходимости. Но не могут же надорванные связки заживать так быстро? С другой стороны, рана Полкана совершенно исчезла среди густой шерсти и, кажется, вовсе его не беспокоила.

– О, как чудесно пахнет! – воскликнула графиня. – Кир, почему ты молчал, что привез кофе?