Я плеснула немного в чашку от сервиза – кажется, становилось понятно его истинное предназначение. От желудка растеклось тепло. Помедлив, я все же сунула бутылку в шкаф за чайник – а то выхлещу все и начну орать «пятнадцать человек на сундук мертвеца». Вынула из сундучка пачку тетрадей. Развернула первую. Дневник.

«Раскрыли омшаник».

Омшаник? Не помню, чтобы я видела на пасеке что-то подобное. Впрочем, может, плохо смотрела: все мое внимание было сосредоточено на пчелах. Если он похож на обычный деревенский погреб – поросший травой холм с дверцей – да на краю луга, я могла просто его не заметить. В любом случае к тому времени, как он мне понадобится, может и сам найтись.

«Из четырех дюжин отправленных на зимовку семей жива лишь дюжина. Объявил мужикам, что плачу пять змеек за каждый указанный рой. Однако едва ли в этом году удастся восполнить пасеку. Не стану падать духом – видимо, такова воля Господня».

И я не стану падать духом. У меня есть с чего начинать, и это уже немало. Кстати, после пересадки пчел опустевшую колоду можно будет разделить на несколько частей и использовать как приманку для роев – ее стенки уже пропитаны прополисом и воском, и запах получится самый подходящий.

Я подтянула к себе чистую тетрадь. Пора заводить ежедневник: от бесконечных «надо» и «хорошо бы» уже сейчас начинала болеть голова и хотелось опустошить бутылку, чтобы не думать.

«Знаток пчел может составить себе такой чистый доход, какового с большим трудом и издержками никакая другая отрасль хозяйства доставить не может. Если бы не пчелки, не знаю, как бы я справлялся со всеми Наташиными прихотями. Еще и Павлуша. Говорят, карьера гвардейского офицера весьма почетна и со временем станет прибыльна, но покамест вижу одни расходы».

«Люди как пчелы – одни добрые и тихонравные, другие злые и вороватые, третьи плохие и глупые. К печали моей, дочь, что составит счастие какого-то чужого молодца, принадлежит к первой породе, а сын, который должен бы стать мне надеждой и опорой в старости, кажется, к третьей».

Стрельцов называл Павла своим другом. Интересно, отец ли судил неверно или исправник настолько же неразборчив в выборе друзей, как и невест?

«Павлуша опять проигрался. Вспоминаю юность свою и стыжусь, сколько горя принес я бедным родителям моим. Жаль, не упасть сейчас перед ними на колена, не попросить прощения. Даст бог, и Павлуша образумится – доживу ли я до того дня?»

Глаза защипало – иногда лучше не знать, что будет потом. А может, правы были оба – и отец и Стрельцов? Может, случившееся с семьей изменило и Павла?

«Отослал Павлуше три тысячи. Пришлось занять у Медведева в счет будущего медосбора».

«Вернул две тысячи вдове Северской. Занял пять тысяч у Кошкина».

Я ругнулась, подтянула к себе еще один лист. Разделив его напополам, разметила дебет с кредитом и начала записывать.

«Наташенька плачет третий день. Заложил участок леса у медвежьего оврага. Кабы не пчелиный мор, может, и выкрутились бы.

Лист начал заполняться цифрами. Похоже, тетка не обманывала, когда говорила, что от родителей Глаше остались едва подъемные долги. А потом два «эффективных менеджера» сделали все, чтобы добить имение. Уж не собирался ли Савелий перекупить его за бесценок, а то и вовсе жениться на Глаше и получить его даром? Тогда сговор с умным и хватким купцом ему был вовсе не на руку.

«Беда пришла откуда не ждали: Глашенька сбежала из дома. Оставила записку, что собирается венчаться с Заборовским».

Вот, значит, как звали того гусара, что до сих пор оставался для меня безымянным.