Я пожала плечами, не желая продолжать тему. Варенька снова вздохнула.

– Как жаль, что благородные молодые люди становятся… прислугой.

– Не понимаю, – покачала головой я. – Твой кузен тоже служит, но, насколько я могу судить, это, наоборот, возвышает его в глазах общества.

Она всплеснула руками.

– Ну ты сравнила! Кир служит государыне. Его избрали дворяне уезда, доверив надзор за порядком. Жалование – лишь дополнительное вознаграждение его усилий. А господин Нелидов, – она понизила голос, будто говорила о чем-то неприличном, – пошел к тебе в услужение за деньги. Все равно что графу стать сидельцем в купеческой лавке!

– Графу иной раз приходится и гувернером становиться, – припомнила я рассказ Стрельцова о своем воспитателе.

– И что ж в этом хорошего?

– Лучше, чем голодать.

– Маменька всегда говорила, что честная бедность лучше унижения, – не унималась Варенька.

– И лучше, чем допустить, чтобы из-за твоей гордыни голодали твои близкие.

Она кивнула.

– Да, у него на руках мать и сестра, и, с другой стороны, это так благородно – пожертвовать собой ради тех, кто дорог. Глаша, а он тебе нравится?

Опять!

– Если ты о Нелидове, то он производит впечатление отлично образованного и хорошо воспитанного молодого человека. Надеюсь, что его теоретические знания хорошо покажут себя и на практике.

– Ах, я не о том! Ну… ты понимаешь. Как мужчина.

Я вздохнула. Помедлила, выбирая выражения поприличней.

– Единственный контекст, в котором я сейчас способна рассуждать о мужчинах, – к какой работе бы их припахать.

– Припахать? – вздернула бровки Варенька. – Ты же не хочешь заставить Сергея ходить за плугом! Это было бы… чересчур!

– Хватит, правда. – Я начала терять терпение. Так себе у меня оказалось терпение в этом теле. – Я понимаю твое желание поговорить о молодом человеке, который тебе нравится, но…

– И вовсе он мне не нравится! Мое сердце навсегда отдано Лешеньке!

– Тем более. Давай все же займемся письмами.

Я взяла перо и, не удержавшись, потерла руку: мышцы сводило. Вроде бы после той кучи писанины, к которой я привыкла на работе… впрочем, это я привыкла, а не прежняя Глаша. Да и перо – не шариковая ручка, все равно что голым стержнем писать.

Варенька надула губки, склонилась над бумагой, но долго не выдержала.

– И все равно ты нравишься Киру.

– Тогда ему лучше бы поискать другие способы выразить свою симпатию, – отрезала я.

До графини все же дошло, и она, наконец-то, занялась делом. Какое-то время тишину нарушал только скрип перьев. Когда Стеша постучала в дверь, зовя на ужин, у меня ныли спина и рука, но письма к соседям лежали на столе аккуратной стопкой – прямо с утра можно будет послать мальчишку на почту отправить их.

Мужчины то ли нашли общий язык, то ли заключили временное перемирие, потому что за ужином они болтали довольно дружелюбно – пока все внимание, как всегда, не перетянула на себя Марья Алексеевна с ее байками о бурной молодости. Оставив девочек прибираться, я с помощью Герасима сняла с огня воск и укутала его ветошью, предназначенной генеральшей на выброс. Шерстяная моль воску не повредит, а чем медленней он будет остывать, тем больше грязи успеет осесть вниз – хотя все равно придется для очистки перетапливать повторно.

Разобравшись с этим, я вернулась в кабинет: общества на сегодня оказалось чересчур. Открыла сундучок-сейф, скромно стоявший в углу. Поверх бумаг лежала бутылка с жидкостью, по цвету похожей на коньяк, но к древесно-дубовым ноткам добавлялся явный аромат карамели и ванили. Ром?

Я с сомнением покрутила бутылку. Полкан, пробравшийся за мной в кабинет, поднял голову с лап и тявкнул, будто разрешая. Что ж, поверю.