– Господарку. – уточнил Яр, жалея, что призраку нельзя дать под рёбра.

– Знамо дело, видали, – селянин принялся крутить ус. – Старая она, как холмы. И такая же седая. Бродит себе с клюкой, ногу подволакивает.

– Ой, дед! Сам сед и других старишь! – крепкая баба зим сорока втащила в сени два ведра воды. – Ты, пане, его не слушай. Сочиняет он. Всяк знает, господарка – редкая красавица. Хороша – глаз не отвести. Кто к ней только не сватался! Рыцари, князья, паны, лихие рубаки... Да только замуж она ни за кого не идёт. Так то!

– Хм-м-м... – протянул Ледорез и нахмурил брови. На соседнем хуторе ему поведали совершенно иное. Сказали, будто Хозяйка Седых холмов страшна как смертный грех: плешивая, горбатая, с заячьей губой и вся в бородавках. По другой версии ни горба, ни плеши у неё не имелось, зато тело с головы до ног покрывала жёсткая шерсть. Такая густая, что даже в самый лютый мороз господарка обходилась без одежды.

– Хоть молодая, хоть старая, хоть три сиськи у неё, одно известно точно: все, кто искал Хозяйку – сгинули! – изрёк старикан. – Так что, брось ты это дело, пане. Брось, и, ежели жизнь дорога, возвращайся восвояси. К жинке да деточкам. Ждут, небось.

Возвращаться восвояси Ледорез не планировал. Жинки и деточек у него отродясь не водилось. Никто его не ждал.

– Заночую на конюшне, – сказал он. – С рассветом уеду.

– С чего на конюшне-то, пане? – взбаламутилась хуторянка. – Постелю в хате, у самой печи – обогреешься. Ты нас с дедом не стеснишь: муж мой на выпасе, сыновья масло в город повезли. Так что места всем хватит.

– Нет, – отрезал Яр.

– Так оставайся здесь, в сенях, – встрял старикан. – Всяко лучше, чем на конюшне.

Ледорез не стал спорить. Дедова сноха постелила на лавке перину, принесла подушку. Улыбнулась, пожелала крепких снов.

В ответ он выразительно кивнул, а когда женщина удалилась, переместился с лавки на пол. Вцепился в ножны и закрыл глаза.

...Обжигающая боль и парализующий холод. Пальцы костенеют, в плоть будто иглы впиваются. Ни шевельнуться, ни вдохнуть, а вокруг – беспроглядная ледяная синь. Хочется кричать, орать, скулить от боли, но не выходит разлепить смёрзшиеся губы. Получается только бессвязно мычать. Паника накрывает сознание. Затапливает. Воздуха не хватает. Заклинание Новы – приговор. После него никто не выживал. Никогда.

И всё-таки...

Он стискивает зубы и, превозмогая боль, дёргается в ледяной могиле, с хрустом высвобождая примёрзшую руку. Пальцы ничего не чувствуют. Бешеным усилием Яр заставляет их сжаться вокруг рукояти кинжала. Пятерня будто чужая – на привычное движение уходит в десять раз больше времени. Он глухо рычит и рывком извлекает кинжал из обледеневших ножен. Сознание терять нельзя, иначе – смерть. Остраясталь впивается в бедро. Пробить ледяную корку получается только с третьей попытки. На лезвии остаются красные капли.

Кровь ещё не остыла. Это хорошо. Нова не добралась до внутренностей, а значит...

Несколько секунд. У него в запасе несколько драгоценных секунд.

Собрав остатки сил, Яр наносит ледяному саркофагу удар. Следом – ещё один. И ещё... Удары слабые – замахнуться как следует возможности нет, да и тело подчиняется с огромным трудом. Но он не останавливается. Продолжает. Удар, удар, удар, удар... По льду ползёт трещина. По бедру – струйка тёплой крови. Яр рычит уже в голос, орёт дурниной и продолжает остервенело кромсать лёд...

Яромир жадно втянул в себя воздух. На лбу выступила испарина, руки судорожно стиснули меч. Тьфу ты, погань! Опять кошмар. Хорошо, что удалось проснуться, иначе бы воплями весь хутор перепугал.