Потолок теряется в непроглядной высоте – там, над нами, клубится плотная тьма. Не пустота, а именно тьма – вязкая, живая, похожая на беззвёздное небо чужой планеты. Свет от встроенных в стены прожекторов не рассеивает мглу, а отползает от неё, не смея касаться.

Во мне просыпается волна трепета, словно мы вошли в святилище забытого божества, чье дыхание по-прежнему витает в воздухе. Один из бойцов глухо матерится, второй случайно задевает меня плечом, сделав шаг вперед.

– По ходу, нам туда, Дерби, – бормочет он, указывая на темнеющее в глубине пещеры громоздкое сооружение, явно высеченное из скальных пород.

Массивный фасад сливается с каменными стенами, словно природа и архитектура заключили договор и породили нечто колоссальное и уникальное, не принадлежащее ни одному из миров. Я не вижу ни окон, ни световых проёмов. Лишь чёрные арки, зияющие пустотой, будто открытые пасти невиданного голодного зверя, готового нас поглотить.

Колонны, взметнувшиеся ввысь, подпирают треснувший каменный свод. Между ними тьма и влажный воздух, в котором ощущается привкус затхлости и плесени. Каждый опорный столб усеян белесыми прожилками извести, темными подтёками и налётом времени – создается ощущение, что скала постепенно поглощает колонны обратно, сантиметр за сантиметром.

Широкая лестница, ведущая к центральному входу, испещрена трещинами и покрыта сколами. На стенах проступают потемневшие барельефы, истёртые временем и словно вытесненные из самой породы. В неустойчивом свете среди них угадываются человеческие фигуры, застывшие в судорогах боли; переплетения тел; оборванные фрагменты зубчатых линий, напоминающих то ли рёбра, то ли кости, то ли глифы[8] древнего языка.

В этих изображениях отсутствуют симметрия и гармония, и меня непроизвольно передергивает от исходящего от них безмолвного ужаса и страха, древнего, как сама тьма. Жуткое первобытное чувство поднимается из глубин моего подсознания, пробуждая ощущение недоверия к реальности.

– Что это такое? – хриплю я, осмеливаясь прервать эту затянувшуюся тишину. – Древний храм? Но откуда… Как глубоко мы под землёй?

Успев привыкнуть к демонстративному игнору Харпера, я даже вздрагиваю от неожиданности, когда он резко поворачивает голову, устремляя на меня бесстрастный взгляд.

– Это одно из убежищ Аристея, – глухо произносит Кайлер. – Он называет их гнёздами.

Гнёзда. Почему-то это слово вызывает неприятный зуд в затылке. Кожа покрывается мурашками от непроизвольной ассоциации. Не логово, не лаборатория, не база, а гнездо, как у хищной птицы или насекомого.

– Мы метрах в ста от поверхности, – ровным, почти механическим голосом продолжает Харпер. – Ни один спутник не увидит. Ни один сигнал не пройдёт. Это место полностью стерто с карты мира.

Я сглатываю, ощущая, как сдавливает горло.

– Что тогда наверху? – выдыхаю я, с трудом осознавая возможный масштаб настоящей действительности.

– Один из анклавов. Драссиан[9]. – Его голос не меняется, будто он зачитывает статистическую сводку.

– Анклавов? – я часто моргаю, не веря собственным ушам. – На материке? Но… там же мертвая зона.

Харпер усмехается уголком рта, глядя на меня, как на несмышлёного любопытного ребенка, не способного осознать прописные истины.

– Даже в зараженной пустоши есть место для жизни, – философски бросает он. – По территории бывшей Азии разбросано семь анклавов. Независимых друг от друга, но связанных между собой, и каждый, как якорь для выживших.

«Клянусь, я покажу тебе настоящий мир. Он существует, Ари… не только на островах»,