Но если это было по-настоящему… почему я вспомнила только сейчас? Внутри зарождается ощущение предательства. Глубокого, личного, но не от кого-то конкретного, а от самой реальности, от мира, который я считала своим. Всё рушится не снаружи, а изнутри. И это самое страшное.

– Почему ТЫ помнишь? – я слепо всматриваюсь в темноту, ощущая, как подступает паника, готовая вот-вот обрушиться на меня девятибалльным штормом.

– Неверный вопрос, Дерби, – холодно произносит Харпер. – Правильный: когда? Когда я вспомнил.

Я замираю, проглатывая стоящий в горле ком, словно это поможет вернуть дыхание. Сердце отчаянно бьётся где-то под рёбрами, в ушах гудит, ладони становятся влажными от пота. Всё тело охватывает липкая волна страха, знакомая до омерзения, – она уже накрывала меня однажды, в ту ночь, когда мы впервые столкнулись с шершнем на Полигоне. И как тогда, – происходит внезапный сдвиг. Не вспышка, скорее, внутренний щелчок. Мгновение, когда мозг гаснет, а тело начинает существовать на ином уровне.

Я не вижу света, он исчез. Но реальность больше его и не требует. Пространство, до этого успевшее погрязнуть во тьме, теперь проступает слой за слоем, будто подсвеченное изнутри. Сначала смутные очертания, затем линии, плоскости, силуэты. Всё ещё серое, тусклое, словно мир вылеплен из пепла, но вполне различимое. Я вижу не глазами, точнее не только ими. Это ощущение гораздо глубже.

Первое, что попадает в поле зрения, – фигура Харпера, словно одетая во мрак. Он стоит прямо передо мной, чуть наклонившись вперёд. Черты лица резкие, заострённые, будто высеченные из гранита. Он не удивлён, не обеспокоен. Он ждёт. Ждёт, как охотник, позволивший добыче понять, что она угодила в капкан за миг до того, как тот захлопнется.

– Ты меня пугаешь… – выдавливаю через силу.

Он склоняет голову, протягивает руку, невесомо дотрагиваясь до моих волос. Я хочу отпрянуть, спрятаться, но за спиной только стена. Я хочу закричать во все горло, но лишь затравленно мычу.

– Это естественная реакция, Дерби, – бесстрастно произносит Харпер.

Без нажима, но и без права на возражение. Его пальцы цепляют мою прядь, и это едва заметное касание ощущается сильнее удара. Я машинально сжимаюсь, парализованная леденящим страхом, но где-то за ним, в самой глубине, где не действует инстинкт самосохранения, вдруг открывается нечто бессмысленное, нелогичное, парадоксальное.

Меня тянет к нему. Не в прямом смысле – я не жажду упасть в его объятия или прикоснуться. Скорее… задержаться, уловить, разобрать, понять, почувствовать, услышать… Не потому, что хочу, а потому, что не могу иначе.

– Что ты делаешь со мной? Как тебе это удается? – сдавленно хриплю я.

Харпер не торопится отвечать, склоняясь ниже. Его лицо слишком близко от моего, но мне некуда отступать, и я больше не уверена, что должна. Это ощущение… оно, как во сне. Словно я настраиваюсь на него, дышу с ним в одном ритме, сплетаюсь нейронами.

– Это не я, – произносит он, обволакивая меня бархатным тембром. – Это ты. Всё, что ты чувствуешь, – твоё. Я просто открыл дверь. – В обращенном на меня взгляде нет ни торжества, ни злорадства, ни желания сломать. Но и милосердия там нет. Только знание. Полное, выверенное, беспощадное.

Я замедленно моргаю. Тонкая граница между мной и ним размывается, становится полупрозрачной, зыбкой. Мир вокруг теряет контур, всё растворяется, кроме его лица… и волос, в которых я внезапно замечаю тонкие серебристые нити.

– Что это? – бормочу я, почти не двигая губами, и дотрагиваюсь до тонких мерцающих прядей, тянущихся вдоль его висков.