И пусть он не желает признавать собственные усилия. Поступать аналогично я не собираюсь. Ни за что.

– Знаешь, я бы и за год не разобралась, – откровенничаю, качая головой. – Такие причинно-следственные связи – дочери, сестры, любовницы – это нечто запредельное. Тем более, завязанные на, по сути, ничего незначащем человеке. Ну кто он мне, этот Коршунов? Один из десятков заказчиков, которого я знаю без году неделю. Сегодня – здороваемся, завтра – уже нет. А его любовница взяла и приревновала. Почему? Я не понимаю, – развожу руки в стороны. – Но самое страшное во всем произошедшем то, что на моем месте могла оказаться абсолютно любая девушка. И не факт, что уже не оказывалась… и… и с ней не поступали так же жутко...

Перед глазами вспышками мелькают кадры, как я беспомощно барахтаюсь среди слетевших с катушек парней, а они ржут и пинают меня, как бездомного котенка; как, не разбирая дороги, я несусь по сугробам в ночной лес, надеясь спасти жизнь; как жмусь к обледеневшим деревьям, пытаясь выяснить, с какой стороны стоит ждать опасности, а в это самое время мой организм ведет борьбу, стремясь сохранить последние крупицы тепла в околевшем теле…

Жуткая картинка. Омерзительная.

Вздрагиваю и, чтобы не показывать очередной приступ слабости Гольдману, отворачиваюсь от него и делаю шаг на новую ступень. От резкого поворота и сбившегося внутреннего навигатора, пульсация в голове усиливается, шум в ушах нарастает, а картинка перед глазами смазывается.

Состояние – еще секунда и упаду в обморок.

Чтобы не оступиться, цепляюсь за перила. Вовремя. На секунду свет перед глазами меркнет, а по позвоночнику вниз стекает волна жара. Бросает в пот.

– Эля, что случилось? – вопрос Альберта, который, похоже, он задает не в первый раз, разбираю, только увидев его лицо и губы.

Чуть позже ощущаю его руки, придерживающие меня за спину и поясницу.

– Я… кажется переоценила собственные силы, – дергаю губы в подобии улыбки, – но все уже в порядке. Сейчас пойду.

Попытка обмануть оказывается провальной. Ступени, как назло, танцуют и, утекая, уходят из-под ног. Реальность рассеивается и воспринимается с заметным опозданием.

Что за ерунда?

Жмурюсь.

– Давай-ка я тебе помогу, – Альберт, не дожидаясь просьбы о помощи, прижимает к себе плотнее и второй рукой подхватывает под ноги.

Секунда. И я взмываю вверх.

Успеваю ли сдержать вскрик испуга или это только моя фантазия – сказать не берусь. Зато другое могу утверждать точно – держаться за шею Гольдмана мне нравится хотя бы потому, что я верю в ее надежность.

Да, несомненно.

Вот уж что реально и несокрушимо.

Минуты, когда меня несут на руках по лестнице, а потом по коридору и дальше по комнате, хочется растянуть в бесконечность. Но все хорошее обычно быстро заканчивается.

Вот и мое перемещение тоже. Альберт усаживает меня на кровать и подкладывает под спину подушки.

– Так нормально? – интересуется, заглядывая в глаза.

– Прости меня, – произношу вместо ответа на вопрос.

Его лицо в этот момент находится так близко, всего в каких-то нескольких сантиметрах, что я без труда могу различить в насыщенно-карей глубине черные точки зрачков, которые раньше оставались практически незаметными.

Но не теперь. Сейчас я вижу их четко. И то, как они увеличиваются, и то, как пульсируют, и то, как заполоняют радужку, и…

– Тебе не за что извиняться, – мужчина тоже переходит на шепот.

Упирается ладонями в матрас с обеих сторон от моей головы и не спешит отдаляться.

Его пытливый взгляд касается ресниц, бровей, лба, задевает щеки, цепляет губы. На секунду спускается к шее, когда я непроизвольно сглатываю. И медленно возвращается назад, к глазам, где останавливается.