***

Пирожки оказываются вкусными.

Напрягшаяся в присутствии сразу нескольких малознакомых лиц, рассчитываю, что кусок в горло не полезет, будут трястись руки, или нормально перекусить не позволит ощущение себя диковинной обезьянкой, представленной на потеху публике…

Ошибаюсь.

Мужчины с таким аппетитом налегают на холодец, салаты и жаренное с луком мясо, которое накладывают из огромной, выставленной прямо на стол сковороды, что только диву даюсь. Незаметно расслабляюсь и… соглашаюсь понемногу попробовать и того, и другого.

– Хрен? Горчица? Аджика? – показывая по очереди на батарею выставленных на столе баночек и тюбиков, перечисляет Гольдман, когда я придвигаю к себе студень.

– Горчица и майонез, – называю любимое сочетание и, уверенно выдавив их на край тарелки, перемешиваю.

– Правда, вкусно, – комментирует Альберт, попробовав мой вариант соуса.

Томилин просто поднимает вверх большой палец, поле чего вновь сосредотачивается на своей тарелке.

Стараюсь особо ни на кого не глазеть, но… получается не особо.

Бли-и-ин… оказывается, мужики столько едят… ёшкин кот!

Удивительно, как Серафима еще не воет от постоянной готовки. Я бы сдулась. А ведь еще недавно думала, что она перебарщивает, выставляя на стол такое огромное количество снеди. Не тут-то было, всё сметается практически подчистую.

«Мы просто с раннего утра ничего не ели. Уехали в пять и только вернулись»

Читаю текстовой сообщение, которое, снова на время одолжив мой телефон и вытерев пальцы салфеткой, набирает Гольдман.

– Я и не… ничего… не говорю…

Поднимаю ладошки вверх, будто сдаюсь, и всячески стараюсь не краснеть.

Вот же засада, заметил!

М-да, до жути неловко вышло.

Щеки опаляет жаром, когда по очереди смотрю на мужчин, прячущих от меня улыбки. Думаю, как бы еще извиниться. Не хочется выглядеть чопорной ханжой, развешивающей ярлыки направо и налево, но чёртов кашель сбивает планы.

В горле начинает першить и щекотать. Легкие сдавливает спазмом.

Свернувшись в клубок и закрыв рот обеими руками, сотрясаюсь всем телом, пытаясь побороть очередной приступ. Но не могу.

Кашляю и кашляю, пока внутри не начинает жечь.

– Простите, – сиплю, чуть отдышавшись.

Ни на кого не глядя, зажимаю пальцами край рукава, оттягиваю его и, стараясь не анализировать мысль, что кто-то может принять меня за свинку, вытираю с глаз слезы.

Да, вот так. Красиво болеть я не умею.

Да и разве может болезнь красить?

Нет, конечно. Она лишь доставляет страдания и заставляет мучиться. Кого-то от высокой температуры и головных болей, кого-то от дикой потливости и одышки, кого-то от невозможности спать из-за постоянной заложенности носа.

Моя проблема – кашель.

Я его ненавижу. Ненавижу, потому что когда он в меня вцепляется, то держит мертвой хваткой, не спеша отпускать. Какие бы лекарства не принимала – всё бесполезно. Стабильно дней пять мучает, доводя до слез и порой до рвоты.

– Всё хорошо, Эля. Держи, – Альберт протягивает мне стакан воды.

Когда успел наполнить, сказать не берусь. Не видела. Но благодарно киваю и, пока мужчины, делая вид, что ничего особенного не случилось, заканчивают прием пищи, я потихоньку стараюсь отдышаться и прийти в себя.

– Чай? Кофе? Молоко? Сок? – уточняет хозяин дома, спустя пять минут поднимаясь на ноги.

Он отходит в противоположную часть кухни и включает чайник.

Для того, кто имеет домработницу, собственного начальника безопасности и кучу людей в подчинении, если мои воспоминания о первом дне знакомства были явью, а не игрой больного воображения, Гольдман совершенно не выглядит снобом и белоручкой.