Эльф шел на поправку одновременно хорошо и тяжело. Рана от присутствия в ней частиц железа гноилась, и ее приходилось вскрывать и чистить от гноя. С другой стороны, принц окончательно пришел в себя и теперь откровенно маялся от безделья, вредничал, капризничал, причиняя мне кучу неудобств и мешая заботиться о его ране.

Каждая перевязка для меня была как каторга, я так и не привыкла к обнаженному мужскому телу, а эльф, словно истинный дикий лесной житель, обнажался по любому поводу и даже срывал мешающие ему повязки. Казалась, он вообще надевал одежду только потому, что того требовали придворные приличия, а дома нечего было стесняться, и в своем замке фейри разгуливал, словно дикарь, прикрывая один только срам, от чего всякий раз, как я встречалась с ним в коридоре, не знала, куда девать глаза. Казалось, эльфийский рыцарь вообще не чувствовал ни холода, ни жара.

По мне, принц томился больше от безделья, чем от боли, рана не причиняла ему сильного беспокойства, его организм вполне удачно справлялся с остатками железа, но от скуки фейри каждый раз придумывал для меня очередную проблему и задачу, например, как уложить в постель не желающего в ней лежать больного. Я не справлялась, и приходилось тащить на себе потерявшего сознание от усталости вредного и упорного эльфа.