Но тянулся рыцарь не ко мне. Проследила за отчаянно вытянутой рукой и всего в десяти сантиметрах от пальцев фейри увидела покрытую пылью бутылку. Бог знает, сколько времени она здесь стояла, на ней был такой же толстый слой пыли, как и на засохшем букете цветов, но печать с горлышка была не сорвана, а пробка не вскрыта. Я подвинула бутылку к рыцарю, и он ее тут же схватил.

Выплюнув изжеванный кляп, эльф вмиг свернул пробку и присосался к бутылке, как утопающий к воздуху. Казалось, принц не мог напиться. Я запоздало сообразила: если в бутылке спиртное – оно притупит боль. А вытерпел фейри немало, пока я его кромсала и ковырялась в ране без какого-нибудь обезболивания.

После анестезии эльф как-то разом подобрел и порозовел, даже синюшные разводы вмиг стали бледнее. Высосав последние капли, принц Робин обмяк на кровати.

Я поняла, что гроза миновала. Убивать пока не собираются.

По внешнему виду принца видно было, что он уже распрощался с жизнью и до конца еще не поверил, что выкарабкался. Рыцарь удивленно ощупывал себя и повязки на ране, не веря, что материален и все еще жив.

Без железа, которое убивало эльфа, рана затянется в считанные часы. Хотя непонятно, кто был столь жесток и так ненавидел принца, что вогнал ему стилет в бок, сломав его. Поразмышляв, я решила: только сородичи могут быть столь безжалостно точны.

Чтобы отвязать фейри, мне пришлось чуть ли не залезть на принца, но с другой стороны было не подойти. Пока эльф бился в путах, он свернул на сторону балдахин.

Принц-рыцарь приходил в себя на кровати и уже порывался встать. Но я непреклонно надавила рыцарю на голую грудь, заставляя того лежать, и тут же отдернула руку, словно обожглась. Кожа раненого вновь приобретала присущую только фейри ледяную температуру. Рыцарь подчинился и успокоился.

А меня захлестнуло непонятное волнение и смятение. Приписав эти чувства неуверенности в своих медицинских силах, возможностях и способностях лечить вот таких прекрасных, вызывавших душевный трепет, титулованных скотин. Поэтому я залезла в кресло с ногами и принялась ждать результата своих трудов.

***

Не знаю, сколько я так просидела. Издерганная сомнениями и напряженной работой, я заснула, а когда проснулась, рыцарь уже вставал.

Со стоном эльфийский принц дополз до кресла возле камина и рухнул в него. Зашипев от боли, а через несколько секунд, перетерпев боль, растекся по нему и нагло закинул ноги на решетку камина. Всего секунду спустя я услышала тихий протяжный стон.

Какой-то уж очень отчетливый и демонстративный.

Потом рыцарь, не вставая, протянул ногу и наклонил котел, заглядывая в него. Я оставила его в камине нагреваться для перевязки, если задуманная мной операция получится. Увы, там плескалась только вода. Это открытие заставило принца издать поистине душераздирающий стон, такой я слышала только у заржавевшей петли.

– А-а-а-а-а? – застонал раненый, и дураку ясно, чего требуя.

Я метнулась на кухню перерывать ящики, шкафы и полки. Везде было пусто, только в амбаре, соседствующем с кухней, я нашла мешок с сухарями да забытую корку сала в мышеловке.

В амбаре было пусто – ни скотины, ни птиц, хотя по брошенным гнездам и стойлам было понятно: здесь когда-то держали живность.

Только в одном стойле стояла белоснежная эльфийская лошадь, на которой мы приехали, самостоятельно зашедшая в амбар, видимо от безысходности, и уныло жевала подстилку.

Сало трогать я не стала, вот если принц хочет, пусть сам в мышеловку лезет, взяла только мешок. Насыпала сухарей в миску, посыпала солью, в керамическую кружку налила простой кипяченой воды и, водрузив все эти «лакомства» на поднос, понесла страдальцу.