Заворачиваю на так называемый задний двор и замираю. Из дома доносится ругань:

— Совсем, дрянь малолетняя, страх потеряла?! — басит мужик. — Все бабки выгребла! А отец за что должен похмеляться?! Или ты только о ее здоровье печешься?! Хороша дочь! Воспитал на свою голову дебилку недоразвитую!

— А чем я должна была заплатить врачам и за лекарства?! — слышу истеричный всхлип. Голос вроде принадлежит самой Марье, а вроде как и чужой, сложно угадать.

— Утром поехала бы в город и купила в социальной аптеке! — продолжает рычать мужик.

— А маму с кем оставить? А деньги на дорогу? Так еще дороже вышло бы!

— Зато у врачей, торгующих лекарствами, дешевле вышло! Ты это специально! А-а-а, ты просто спрятала деньги! Где?! — теперь уже ревет мужик, и я чувствую, как у меня в крови резко повышается уровень адреналина. Потому что этот рев совсем не звучит так, словно отец отчитывает дочку, а звучит так, словно он сейчас полезет в драку.

Делаю решительный шаг к дому.

— Папа, не надо прошу, — жалобный писк, который ускоряет мои ноги в несколько раз. Прижимая к себе банку, отбрасываю в сторону тонкий тюль, болтающийся на двери, и влетаю в дом. Отставляю банку у порога и, сбросив шлепанцы, иду глубже. — Я заработаю.

— Где ты их заработаешь? Хоть бы шлюхой пошла. И мужикам радость — и нам деньги нормальные!

— Что ты такое говоришь? Я же твоя…

Слышу звонкий звук, как будто кому-то дали пощечину.

— Не смей спорить с отцом!

В этот момент я врываюсь в комнату и застаю отвратительную картину: Марья сжалась в углу и держится за щеку, а над ней нависает толстый мужик в шортах и растянутой майке. Он занес над ней руку, а Машка трясется, в ужасе глядя то на него, то на меня. Будь она моя, я бы уже вырубил этого мудака, но я не знаю, что здесь происходит, и чем моя инициатива закончится для Марьи. Сначала надо все узнать, а потом действовать. Но вот этот взгляд затравленного зверька что-то пробуждает внутри меня, что я отчаянно из себя гоню. Сейчас стоит проникнуться сочувствием, за ним придут чувства, а потом я не успею отдуплиться, как буду тянуть к алтарю нищебродку из села. Хотя я бы позабавился, глядя при этом в лицо своей матери — светской львицы и медийной личности. Наверняка у Светланы Игоревны пошел бы дым из задницы.

— Здрасьте, — вклиниваюсь в живописную сцену, снова обретя внутреннее равновесие. — Марья, бабушка там вам сметану передала.

— Какая еще бабушка? — шипит мужик, окидывая меня взглядом с головы до ног.

— Моя, — отвечаю хамовато.

— Это внук… — всхлипывает Марья, — внук Лидии Порфирьевны.

— Денег нет! — отрезает ее отец, наконец отходя от дочки.

И только сейчас, когда натянутые помимо воли нервы немного расслабляются, я начинаю впитывать окружающую обстановку. Окидываю беглым взглядом помещение, отмечая, что дом еще меньше, чем у моей ба. Но здесь тоже чисто, хоть и обстановка нищебродская. Пахнет лекарствами и выпечкой. А еще как будто солнцем. Не могу объяснить этот запах, но он теплый и уютный. Но самый резкий — это исходящий от мужика алкогольный смрад. Перегар после каждого произнесенного им слова поглощает немного солнечного запаха, как будто очерняя его своими парами.

— Так я не просил деньги. Марья, ба сказала, что ты с утра банку не занесла.

— Потому что эта тупая корова даже такую мелочь не может сделать.

Как только отец девушки, обогнув меня, все еще матерясь, покидает дом, Маша наконец отклеивается от угла и идет ко мне. Я замечаю красные опухшие глаза, мешки под ними, бледную кожу — все то, что было скрыто ее руками, когда она держалась за щеки. А теперь ее бледность предстает во всей красе, и внутри меня снова что-то такое неприятно дергается. Еще один нелюбимый ребенок своих родителей? Еще одна детская душа, загубленная ублюдками, которые не смогли дать ей самую малость — кусочек душевного тепла? Напоминаю себе, что мне плевать, когда иду следом за Марьей в прихожую. Она открывает старый шкаф и достает из него чистую банку с капроновой крышкой, протягивает ее мне.