Еще на задницу посмотри. Блин, посмотрела. Ну зад как зад. Тугой, светлее, чем основная часть спины. И эта полоска, разделяющая светлое и темное, тянет прикоснуться к ней. Дура!

Так. Где его джинсы?

Он точно держит там ключи. И если не там, то где. Не в заднице же.

Я тихонько сползаю с кровати, не забыв про свои простыни, и начинаю в темноте рыскать. Мне улыбается удача, и я с замершим сердцем начинаю шарить по карманам. Нахожу презервативы, сигареты, карточку какую-то. Но ключей нет! Ничего не найдя, в бессильной злобе кидаю джинсы в сторону.

Заворачиваюсь в простыни и иду к двери, мельком взглянув на неподвижный зад. Пытаюсь в темноте нащупать хоть что-то. Где-то должен быть ключ. Ну хоть где-то. Ну пожалуйста. Я щупаю каждую трещину, каждый выступ над дверью в том числе. Спускаюсь на пол, чтобы посмотреть, может он традиционно положил ключ под коврик. Но и здесь его нет. Быстро ползу к компьютеру, но и на столе ничего нет.

— Как же ты заебала, — вырывает меня из раздумий голос, и я бьюсь головой об стол. Даже там нет. Оборачиваюсь и вижу сидящего на кровати Ломоносова. В неярком свете видно, что он раздражен, но не зол. Но самое главное не то, что я вижу его торс, кубики, что сейчас он выглядит сонным и расслабленным, настолько, что хочется к нему под бочок, поспать, а не ключи искать. Самое главное это ключи, который он держит чуть поднятой рукой.

Засада.

— Поиграем?

— В смысле? — напрягаюсь я, держа взгляд строго на ключе, что болтается на пальце. Ниже лучше не опускать. Я точно помню, что он был голый, а значит… — Как поиграть?

— Забери у меня ключ, и я выпущу тебя.

— И ты думаешь, я тебе поверю? — он поднимается во весь рост, и я отворачиваюсь, снова дурная бьюсь головой.

— Не проверишь, не узнаешь. Схватишься за ключ, я тебя выпущу.

— А если нет?

— Перестанешь будить меня посреди ночи бесполезными попытками что-то найти и сбежать, и будешь просто ждать, когда я договорюсь с твоим папашкой, — он глаза трет. — Нормально же спали.

— Ты храпишь, — бешусь я, совершенно не зная, есть ли смысл пытаться. Он выглядит таким крупным и опасным, почти пауком, плетущим сети, а я муха, легко в них залетевшая.

С другой стороны, а какой у меня выбор.

— А ты во сне слюни пускаешь, я же молчу.

— Ладно! Только надень трусы.

— У себя я люблю ходить без них. Или ты боишься случайно упасть на мой член ртом?

— Да Боже мой! Кому твой ломик сдался, — вылезаю из-под стола и, немного подумав, отбрасываю простынь. Она будет мешать. И есть шанс, что мое «некрасивое» «плоское» тело отвлечет его внимание.

— Посмотрим, как ты отвечаешь за свои слова, — перевожу на него взгляд, замечая замешательство, когда он мне на грудь смотрит. И я бы сделала все, чтобы мои соски — предатели не стояли так упорно, словно иглами впиваясь в мое благоразумие.

Меня еще колотит, а Ломоносов уже пришел в себя и теперь ключом меня манит.

— Ты забери, а я отвечу.

Я смело делаю шаг, а он не двигается. Я ищу способ напасть неожиданно, поэтому не спешу.

Подкрадываюсь как змея. Нужно отвлечь его.

Чем-то помимо моей груди, на которую он смотреть словно боится, да и я ниже его лица, высвеченного словно рампой на сцене, взгляд не опускаю. Зато немного грудь выпячиваю, чего не делала никогда. Странное чувство — ходить обнаженной. Даже в такой абсурдной ситуации. Но я не чувствую стыда, наоборот смесь неуправляемого адреналина с запрещенным веществом возбуждения.

— Почему медведь?

— А, ты уже заценила?

— Откуда этот медведь? — подкрадываюсь все ближе, а он на месте так и стоит. Упорно в глаза мне смотрит.