Он говорил ещё долго. Про лечение, про медикаменты, про то, что Ростислав должен принять диагноз. Тот слушал, но уже не слышал Мысли уходили куда-то далеко, в ту кофейню, в тот день, когда всё началось.

Тогда он сидел и писал. Возможно, врачи правы, возможно, он сумасшедший. Но если это сумасшествие – значит, этот мир – тоже выдумка, и может быть, именно поэтому он до сих пор видит змей в волосах медсестры, даже здесь, даже за решёткой.

***

Её звали Алиса, она не любила сказки, просто ей так понравилось имя, которое не принадлежало ей, как будто, выбрав его, она пыталась выйти за пределы самой себя, стать кем-то другим, кем-то, кто может уйти отсюда в кроличью нору.

Она была блондинкой, но не той светящейся, как солнце, а тусклой, словно волосы давно перестали видеть свет. Её лицо было худым, почти прозрачным, как будто кожа натянута на кости слишком туго. Под глазами – тёмные круги, глубокие, как следы давних бессонных ночей. Она выглядела так, словно ночь пришла к ней слишком рано и больше не уходила.

Иногда, когда в комнате становилось особенно тихо, появлялся белый кролик. Он не был мягким игрушечным существом из детских книг. Нет, его шерсть была сероватой, лапы – длинными и худыми, как у человека, а глаза – черные, без зрачков, как дыры в мире.

Кролик доставал из кармана пиджака старые, потёртые часы на цепочке и качал ими перед её глазами. Тик-так. Тик-так. Но время не двигалось. Оно стояло, как будто само застыло в страхе.

– Пора, – говорил кролик.

– Уже? – спрашивала она.

– Всегда уже, – отвечал он.

Тогда она отмахивалась от часов, как от назойливой мухи, тогда кролик исчезал, но через несколько минут или дней – кто знает, сколько здесь длится время – он возвращался снова.

Алиса жила в комнате, которая не кончалась, нет, не в переносном смысле и не потому, что ей было скучно, а потому, что комната действительно не имела границ. Иногда она делала десять шагов и оказывалась там, откуда начала. Иногда открывала дверь и попадала обратно в ту же палату, только с другой стороны, потом комната растягивалась, как резина, потом сжималась, становясь меньше ладони.

Стены могли быть близко или бесконечно далеко. Пол иногда казался мягким, как песок, иногда холодным и каменным. Мебель – кровать, стол, стул – всегда была на месте, но никогда не находилась в одном и том же положении дважды. Иногда кровать стояла в углу, иногда висела под потолком, иногда её вообще не было, и тогда Алиса просто сидела на полу и смотрела в пустоту.

Зеркало было единственной вещью, которую она понимала, или, может быть, наоборот – оно понимало её. Оно висело над умывальником, с чёрной рамой, покрытой паутиной трещин. Когда она смотрела в него, то не всегда видела себя, а иногда – других, иногда – того самого кролика, иногда – угол, которого раньше не было, иногда – зеленую вывеску «выход». Но каждый раз, когда она приближалась к ней, она отодвигалась.

Сначала она пыталась найти выход с помощью карты: рисовала план комнаты, ставила метки, делала заметки. Но бумага не выдерживала реальности – линии исчезали, точки смещались, углы меняли форму. Однажды она нашла свою собственную подпись в правом нижнем углу, хотя не помнила, чтобы писала её.

Потом она решила просто сидеть в одном месте и ждать. Думала, что, если ничего не делать, комната успокоится, но нет, стены продолжали двигаться, пол дрожал, дверь открывалась сама собой, даже когда никто не подходил к ней.

В какой-то момент она поняла: «Я живу внутри себя и не могу найти дверь обратно», – шептала она себе, глядя в зеркало, в котором она не отражалась.