Того, о чем он сейчас говорит, на моих набросках нет. Но даже если бы и было, то это же просто картина.

– Это искусство, – роняю глухо.

– Чего, блядь?

– Искусство, – повторяю громче. – Не вижу ничего плохого в обнаженном теле. И нам же не только такие задания дают. Мы очень разные работы выполняем.

– Хер ты туда вернешься, – обрывает. – Нарисовалась, блять. Голые мужики. Ну пиздец. Сука. Искусство.

– Думаешь, я в универ хожу, только чтобы рисовать голых мужиков? – теперь и во мне начинает закипать гнев. – И кем же я буду после этого заведения?

– Да похуй, – бросает Каримов. – Тебе туда дорога закрыта.

– Нет, ты не можешь мне запретить, – выдаю твердо. – Я с детства рисую. Бросать это не собираюсь. Мы не только обнаженных людей изображаем. Предметы. Природу. Здания. Если ты не понимаешь, не разбираешься, то бесполезно доказывать что-то, объяснять. Ты же просто не слушаешь.

И тогда не слушал. В камере.

Плевать ему на мои слова было.

Есть только его желания. Как этот проклятый ужин. Развалился на стуле. Жрал. И без разницы ему, какие у меня чувства, как потряхивает от одного его присутствия.

– Рисование – моя единственная отдушина, – продолжаю.

И голос срывается. Фразы не идут дальше.

– Уйди, – говорю, наконец. – Пожалуйста.

Каримов берется за ворот рубашки. Одна пуговица. Вторая. Он методично расстегивает. Пальцы движутся все ниже.

– Ты что делаешь? – роняю сдавленно.

Он отбрасывает рубашку. Остается голым по пояс передо мной. Разводит руки в разные стороны.

– Искусство, – усмехается мрачно. – Что? Не нравится?

– Нет, это не…

Он хватает меня за руку. Прижимает мою ладонь к своей груди, буквально впечатывает в железные мускулы, заставляя провести пальцами по горячей кожей.

– Прочувствуй, – выдает Каримов.

Отворачиваюсь от него.

А он меня рывком притягивает вплотную.

И дальше мою ладонь ведет. В центр груди. После еще ниже. К животу. По густой дорожке волос. До самого пояса брюк. Прижимает крепче.

– Как тебе такое искусство, Арина?

– Пусти, – выдыхаю с трудом. – Пусти меня.

Не дает вырваться. Как ни дергаюсь, все равно не получается освободиться. Он опять уводит мою руку в сторону. Теперь выше. К плечу. Вынуждает изучать свое мощное тело. Насильно.

– Может, и меня нарисуешь? – спрашивает хрипло.

Его губы оказываются слишком близко к моим. Так быстро и резко, что едва успеваю увернуться. Ухмыляющийся рот вбивается в мою щеку.

Морщусь.

– Ладно, ходи в свой универ, – бросает Каримов. – Но чтобы я такой хуйни больше в твоих работах не видел. Или сам тебя… нарисую.

Последнее слово он произносит настолько выразительно, что меня передергивает от его тона.

Каримов отпускает. Но прежде чуть перемещается, прихватывает мою шею зубами. И лишь потом выпускает из захвата.

Тут же отхожу в сторону от него. Накрываю горло ладонью. Растираю кожу там, где он коснулся.

Животное. И повадки тоже животные.

Перевожу дыхание, только когда этот скот уходит из комнаты. Обессиленно опускаюсь на кресло, постукиваю пальцами по планшету. И как выдержать оставшиеся дни?

+++

– Ничего не поменялось? – спрашивает Эмма.

– Нет, поехали.

Подруга кивает, и вскоре мы усаживаемся в такси, которое она вызвала через приложение.

Телефон снова вибрирует. Очередной вызов от Каримова.

Сбрасываю. Смотрю на погасший экран, но мобильный практически сразу вспыхивает снова. Опять жму на “сброс”.

– Все хорошо? – ловит мой взгляд Эмма.

– Да.

Несколько дней прошло ровно. Даже странно. Каримов вел себя… спокойно. А к завтракам и ужинам можно привыкнуть. Это и страшно.

Он же намеренно делает все так. Чтобы я привыкала, воспринимала все так, будто это в порядке вещей. Сидеть за одним столом с насильником. Ведь он мой муж. А значит, о каком насилии речь?