– Забирайте! – бросает он.

В тот же момент дверь камеры открывается. Заходят охранники. Не глядя ни на меня, ни на Каримова, они проходят в тренировочную комнату и выносят оттуда человека. Довольно крупного мужчину. Окровавленного, стонущего от боли.

Он не похож на заключенного. На нем самая обычная одежда.

Что здесь происходит?

– Так не должно быть, – роняю на эмоциях, нервно мотаю головой. – Это же против закона.

Каримов закрывает воду, отталкивается от умывальника и неспешно приближается, нависает будто скала.

Он ничего не говорит. Просто закуривает, не отводя от меня тяжелого взгляда. По его потемневшим глазам понимаю главное.

Теперь этот ублюдок действительно знает, кто я такая. А значит, никогда не выпустит отсюда живой. Ведь если я расскажу, что он сделал со мной, ему самому не жить.

7. 7

Каримов резко толкает ногой небольшой низкий стол. Одно короткое небрежное движение, и этот предмет интерьера оказывается прямо перед диваном, на котором сейчас сижу.

– Тебе пора поесть, – заявляет он.

И я настолько напряжена, что не сразу понимаю, о чем это, что он вообще имеет в виду.

– Ешь, – мрачно повторяет Каримов.

Перевожу взгляд вниз. На столе действительно какая-то еда. Несколько тарелок. Пластиковая бутылка с водой. При взгляде на нее ощущаю, как сильно пересыхает во рту. Рефлекторно подаюсь вперед, хватаю, откручиваю крышку и прикладываюсь к горлышку. Безумно хочу пить. Даже сознание как будто проясняется, когда утоляю жажду.

А потом я закручиваю бутылку и снова сталкиваюсь с темными глазами Каримова. Перехватываю его тяжелый взгляд. И мне уже никакой воды не хочется.

Этот урод смотрит на мои губы. Так смотрит, что у меня в горле застревает ледяной ком, а холодные иголки входят под кожу.

– Чего ждешь? – хрипло спрашивает он, кивает на стол. – Давай, ешь.

– Нет, – сглатываю. – Не хочу.

При мысли о еде, тошнота накатывает с новой силой. Мне даже не хочется рассматривать, что там на тех тарелках.

– Тебя накормить? – мрачно оскаливается Каримов.

И я ни секунды не сомневаюсь в том, что он это легко осуществит. Он же привык действовать силой. Другой путь ему попросту неизвестен.

– Не надо, – роняю глухо.

– Тогда сама начинай, – грубо бросает ублюдок.

– Не могу, – нервно мотаю головой, голос срывается на шепот, невольно вжимаюсь в диван, сильнее поджимаю ноги к груди, инстинктивно стараясь отгородиться. – Просто… не могу.

Стук в дверь заставляет дернуться.

Каримов отворачивается от меня, направляется туда. Открывает – и через секунду до меня доносится тихий мужской голос:

– К вам адвокат приехал.

– Пусть проходит, – заявляет Каримов в ответ.

Сердце судорожно сжимается.

Это значит… все? Теперь я свободна? Могу уезжать?

Даже страшно об этом думать. Вдруг что-нибудь сорвется? Слезы наворачиваются на глаза, ведь мне вспоминается, что вчера я тоже так думала: все закончится, быстро подписываю документы, уезжаю из этого проклятого места.

А что в итоге?

Лихорадочная дрожь пробегает по телу.

Нет-нет, меня не могут оставить здесь. Даже насчет одного дня тюремщики сомневались. Говорили что-то про надвигающуюся проверку. Нельзя же зэку держать в своей камере женщину. Пусть и законную жену.

Холод струится вдоль позвоночника.

Вот только откуда мне знать наверняка? Что тут можно, а что нельзя? Не похоже, будто Каримов чувствует себя хоть в чем-нибудь ограниченным. И охранники ведут себя так, будто этому заключенному можно творить абсолютно все, что он пожелает.

Осознание накатывает тягучей волной.

Не хочу думать. Не хочу анализировать. Чувствую, что сорвусь. И без того ловлю каждый звук. Каждый шорох. Нервы на пределе.