Магическое скорее уж.

Тьма просочилась внутрь.

В подвале Савелий… а ведь бывал. Точно бывал. Спускался с отцом. И воспоминание это резануло и так, что прям будто иглу в башку вставили. Я аж дёрнулся, не столько от боли, сколько от неожиданности.

- Савка?

- Ничего… вспоминаю вот…

Лестница.

Страх. И матушка, которая руки заламывает, в глазах её слёзы, но она из последних сил сдерживает их, не смея не перечить отцу. И Савка старается не оборачиваться. Это злит отца. А Савка очень боится его разозлить.

- Чего ты там копошишься? - отец и без того раздражён. Он стоит внизу, задирает голову. И Савка сжимается. Лестница кажется ужасающе высокой. Она сколочена из узеньких досок, на которые и ногу-то толком не поставишь, а перил нет.

Отец сдергивает Савку, и тот сжимает зубы, чтобы не крикнуть...

Сейчас в подвале темно. Но тогда горел свет и яркий. Память Савки сохранила отдельные картинки. Полки какие-то. Банки. Свисающие с потолка мотки веревки. Провода? Я заставил Тьму посмотреть наверх. В серо-сизом спектре это тоже походило на верёвку, но зачем кому-то выкладывать из веревки узоры на потолке?

Риторический вопрос. А запах иного мира стал ещё более отчётливым. Да что там, он напрочь перебивал все остальные запахи. Он пропитал этот подвальчик, въелся и в стены, и в пол. Пыль и та хранила его. Но вот откуда он здесь взялся?

Тьма крутанулась.

Помещение было не таким и большим. Узкий коридор, который упирался в стену. Полки с одной стороны. С другой – шкафы. Интересно, что здесь следов пожара нет, хотя по ощущениям этот подвал располагался прямо под кухней. И стало быть, если не от огня, то от жара должен был бы пострадать.

Но нет.

Банки и те не потрескались. И о чём это говорит? А о том, что кто-то позаботился о подвале.

Но…

Почему?

- …а после оно само собою улеглось, - тётка не умолкала. – И вот диво дивное. Так горело, а дом целый. С чего бы? Колдовство! Так я ему и сказала, муженьку своему. И сыну…

А ведь права тётка. Только не колдовство, а магия.

За коридором – квадратное помещение. Комнатой его назвать язык не повернётся. Но я её помню. Точнее Савка помнит. Правда, немного иною. На полу лежал ковёр. А у стены, сбоку, стол имелся, длинный такой. У второй – будто шкаф, но не с резными дверцами, а со многими ящичками, трогать которые строго-настрого запрещалось.

Савка и не стремился.

Была б его воля, он бы из этого подвала сбежал.

- Садись, - отец указывал на низкую лавочку, и Савка садился, уже зная, что произойдёт. Он закрывал глаза, потому что так было нужно, и на шею падала тяжеленная капля-камень. Веревка сразу начинала впиваться в кожу, а та отзывалась зудом, но чесать было нельзя.

Вообще ничего нельзя. Даже шевелиться. И дышать нужно было не просто так. Отец ставил у ног какую-то штуку, которая щёлкала…

Метроном?

И четыре щелчка вдох, а потом – четыре выдох. Главное – не отвлекаться…

Интересно.

- …потом уж приходили люди, стало быть, вроде как покупатели. Ага, морды у них чисто разбойные. Я так нашему-то городовому и сказала. Мол, куда глядишь, когда так-то оно? А он мне, мол, это ты не в своё дело нос суёшь. А как не моё, когда прям под боком, считай…

Память Савкина отказалась работать дальше. То ли то, что происходило, было слишком странным и непонятным, то ли…

Внутрь надо, это однозначно. И я поглядел на Мишку. Поторопить бы его, да… подходить не хочется. Я-то тётку не помню, а вот она вполне возможно помнит Савелия Громова.

Точнее колдунского сына.

- …тогда ж в дом полезли. Вон, дверь новую поставили, чтоб, значится, никто больше не сунулся. Из наших-то никто б и не сунулся. Кому это в охотку, чтоб в свою хату какую заразу приволочь? Аль ещё какую беду? То-то и оно… эти же никого и слухать не захотели. Сперва один заявился, с чумоданами. И вон туточки, прям во дворе…