Если в первый раз по морде не схлопотал, то и не значит, что во второй так же получится.

Филимонов отец тоже на заводе трудился, правда, льнопрядильном, где платили поменьше, но и не требовали от рабочих трезвости или иных глупостей. Близ завода позволили и домишки сложить, один из которых заняло немалое семейство Сивых. На том же льнопрядильном и Филимон свою трудовую карьеру начал. А уж после и сюда перебрался.

В артель пристроился. Так оно и спокойней, и экономней. Сказывал, что одно время вовсе без жилья был, ходил каждый день, да больно долго выходило, а на конке если или трамвае, то и дорого. Вот теперь Филимон домой наведывался, как мы, по выходным.

Деньги матушке носил. И так-то в целом.

– Угощайся, – разрешил я великодушно. – И чего припёрлись?

– Ну… так-то… помощи принесли. Сахару полфунта. И два – муки. Одёжки разной.

– Ношеной, небось.

– И чего? – Филимон с разрешения пирог не торопился ухватить, но разглядывал, выбирая, который побольше. – Всё одно ладно. Мамка перешьёт. Вон, там и рубахи нижние, Зинке самое оно, и малым. А ещё ткани принесли, доброй, шинельной. Батька хотел продать.

Батька у Филимона страдал стандартной рабочей болезнью – алкоголизмом.

– Но мамка не дала.

– Побил?

– Не, я ему двинул разок, – Филимон пожал плечами. – Ещё эта, которая девка, в школу зазывала. Мол, грамоте учить и всё такое.

– Так сходил бы.

– Когда? И так мало, что сдохнуть. Ещё вон и приработки поставят теперь.

– Думаешь?

– А то. Этот, новый, – Филимон наклонился. – Слыхал, как он Митрича ругал матерно, что, мол, мало работаем. Стало быть, норму подымут. А когда её делать-то? И как?

Это верно. Машины на фабрике далеко не новые. Митрич, да и Прокофьев, это понимают, а потому и не дают разгонять на полную.

– И толку-то, – Филимон-таки решился и вытянул пирог, но есть не стал, спрятал под полу. – Что мне с тое грамотности. Но малых свёл. Никитка наш тоже на фабрику просился. Я и подумывал к Митричу подойти, чтоб местечко нашёл, но теперь не пущу. Хотя вот поглядишь, малых станут зазывать.

Тоже обычная тактика[9]. Детям платят меньше, чем взрослым. А требуют почти столько же.

Выгода сплошная.

А что дети сгорают на этих фабриках втрое быстрее взрослых, так кому до этого дела.

– Пущай лучше в школу эту идёт…

– Ты потому их сюда приволок?

– Не, – Филька мотнул головой. – Спрашивали.

– Обо мне?

Вот тут я насторожился.

– Та не. Про то, чего там на фабрике деется. Кто там да как. Какие люди работают. Чего делают. Ну и так-то, обо всём. А ныне попросились поглядеть. А мне чего? Пущай глядят. За погляд, чай, денег не берут.

То есть, случайность?

Хотя… эта корчма к фабрике ближе прочих. И наши-то все, у кого в карманах не пусто, сюда заглядывают. А что, пиво, пусть и разбавляют, но ещё по-божески, и кормят сытно, без откровенной тухлятины. Опять же, хозяин крепкий, и сыновья его под стать. Если кто начинает буянить, то сами унимают, не доводя до драки. Стало быть, в корчме тихо.

Прилично даже.

Хорошее место.

– Только ты резко им однако же ж, – произнёс Филимон с укором.

– Ничего. Переживут.

В этом я не сомневался.

Из корчмы мы вышли уже ночью. Снова приморозило и под сапогами весело похрустывал грязный лёд. Воздух стал будто почище, но уходить отсюда надо, пока не подхватили какой погани.

– Сав, а Сав… – Метелька шёл, сунувши руки в карманы.

Опять рукавицы потерял?

Или забыл дома?

– Чего?

– Это ж были… ну, они, да?

– Радеющие за народное благо, – я криво усмехнулся. – Пройдёмся?

– А домой?

– Успеется.

Дома тоже не поговоришь. Старуха пусть и притворяется слепою да глухою, но видит и слышит получше многих. А уж как и куда услышанное повернёт и кому донесёт – тут и гадать не надо.