– Вы Божий человек, Григорий Ефимович! Не гоните меня! Я сирота, мне идти некуда… В полиции сказали – в работный дом или на этап. А я вам пригодиться могу! Я буду вам служить верой и правдой. Дрова колоть, воду носить, за лошадьми ходить, если есть… Сапоги ваши чистить буду! А когда видения придут – расскажу всё как на духу. Может, пригодится моё предсказание. Возьмите меня в услужение, Христа ради! Не дайте пропасть! Я ить когда вас у Никанора Митрофановича увидал, сразу понял, знак это. Свыше послали. Не надо мне свой «дар» прятать. Надо рядом с вами быть.

Про сапоги, дрова и лошадей я, конечно, нагло и беспардонно врал. Этого ещё не хватало. Однако расчёт был на то, что сейчас, конкретно в данную минуту, Григорий должен увидеть напуганного парнишку, готового на всё ради возможности прислуживать «старцу».

В конце концов, если Распутин не дурак, а что-то мне подсказывает, башка у него варит нормально, не смотря на отсутствие университетов, то свою личную выгоду он должен в нашем знакомстве увидеть сразу.

Я склонил голову, ожидая его решения. В комнате повисла тяжёлая тишина, нарушаемая лишь бормотанием тётки в платке, которая шарилась по соседним комнатам, да моим собственным колотящимся сердцем.

Без ложной скромности, я рискнул всем. Теперь слово было за «старцем». Отправит он меня обратно в полицию или увидит в странном мальчишке, знающем слишком много и говорящем о вещих снах, знак судьбы и полезный инструмент?

– Воровал? – спросил он вдруг строго, будто речь сейчас шла не о судьбе Империи, на что я весьма непрозрачно намекнул, а о каких-то бытовых вещах.

– Воровал. – Пришлось согласиться.

Григорий видел меня у Никанора Митрофановича, слышал Прошкин рассказ. Да и по моей разбитой роже вполне было понятно – это я не случайно на ровном месте споткнулся.

Может, таким образом, Григорий хотел проверить, вру ли я? Начал бы утаивать воровское прошлое – точно брехун. Хотя, с другой стороны, все те вещи, которые я ему сказал, придумать невозможно.

– Больше не воруй. – Бросил он коротко и вышел из комнаты, оставив меня в состоянии недоумения.

Это как понимать? Я принят на службу?

В прихожей послышался бубнеж. Говорили двое и голоса были мужские. Судя по всему, один принадлежал Распутину, второй – Лядову.

Диалог у них вышел недолгий. Буквально через пару минут раздался звук хлопнувшей двери. И вот только в этот момент я смог облегченно выдохнуть.

Все. Похоже, моя ставка реально сыграла. Распутин оставил меня при себе. Можно расслабиться.

Очнулся я рано утром от холода, голода и ломоты во всем теле. Ясное дело, ни хрена не выспался.

Жесткий тюфяк, брошенный прямо на пол в темном углу комнаты, казался пыточным ложем. Ноздри уже привычно щекотала въедливая смесь запахов: пыль, вчерашний ужин (который я, кстати, так и не попробовал, потому что никто так и не предложил), густой, тяжелый дух ладана и аромат каких-то трав, пропитавший, казалось, сами стены этой квартиры.

Я разлепил веки, громко чихнул и почесал нос. Нет, так не пойдёт. С этой внезапной чувствительностью нужно что-то делать. Я не хочу везде и всюду ощущать запахи, которые лично мне вообще не впёрлись ни в какое место.

Откуда у Ваньки настолько усиленное обоняние? Он явно выходец из народа, а такое чувство, будто парниша все детство провел в семье дворян или интеллигентов. Нежный какой-то, что ли. Особенно насчет ароматов.

Я потянулся и посмотрел по сторонам. Мутный свет нехотя сочился сквозь засиженное мухами оконце каморки – бывшей кладовки или чулана при кухне. Обстановка в моем новом жилище была… никакая. Буквально. В чулане не имелось ничего, кроме набитого шуршашей соломой подобия матраса.