– Откуда… – его голос звучал тихо, но от этого казался более весомым. – Откуда ты всё это знаешь? Кто тебе рассказал?

Я прекрасно понял по Гришкиному лицу, что мои слова о его прошлом попали в цель, но этого было мало. Нужен контрольный выстрел.

– Кто мне рассказал? – Я помолчал, делая вид, будто собираюсь с духом, затем посмотрел прямо в его прищуренные глаза. – Никто, Григорий Ефимович. Мне это… является. Во сне чаще, но иной раз так и наяву. Просто льются слова в уши, сами собою. Будто кто-то истории читает. Я смысла некоторых фраз и не понимаю даже. Умные слова. Не по моему чину.

Распутин недоверчиво хмыкнул, однако вслух ничего не сказал. Он стоял молча, ожидая продолжения.

– Я знаю не только о вашем прошлом в Покровском или о пути сюда, – говорил я, понизив голос до доверительного шёпота. – Я знаю, что ваши дочери, Матрёна и Варвара, сейчас не здесь, в Петербурге, а гостят на юге, у княгини Милицы Николаевны… И знаю, что совсем недавно, может, пару недель назад, вы снова молились денно и нощно, когда у Наследника Цесаревича Алексея Николаевича опять пошла кровь… Сильно пошла, так, что лейб-медики Фёдоров и Боткин уже руками разводили. А вы молились, и кровь остановилась. Об этом ведь почти никто не знает, кроме Государыни и самых близких, верно? Откуда бы мне, бродяжке с улицы, такое знать?

Вот теперь я увидел не просто удивление или подозрение. В глазах Распутина мелькнул настоящий шок, смешанный с суеверным трепетом. Ну… Прибить не должен, а вот сам он… Как бы удар не хватил «старца» от переизбытка эмоций.

Информация о дочерях была относительно частной, но не секретной. Зато подробности недавнего кровотечения у цесаревича и роли Григория в его остановке – это сведения, предназначенные для самого ближнего круга императрицы. Такое не просочилось бы на улицы.

Вопрос: как я попал в точку? Всё очень просто. Всего лишь сделал ставку на том, что подобные кризисы у цесаревича случались регулярно, и не прогадал.

Если верить воспоминаниям некоторых современников, это происходило с пугающей периодичностью. Поэтому сомневаться не приходилось – недавно такая ситуация по-любому была. Я же не уточнял временные рамки упомянутого «недавно». Может, месяц назад, а может, неделю. По большому счёту, я действовал наугад, но все вышло «в ёлочку».

Распутин медленно отступил на шаг, перекрестился широким, размашистым жестом. Его взгляд ощупывал меня с ног до головы, словно пытался заглянуть внутрь, понять, что я за существо.

Эх, Григорий Ефимыч, знал бы ты правду, просто охренел бы. Ну а теперь давай, родимый, не подведи.

– Видения, говоришь… – пророкотал он задумчиво, поглаживая бороду. – Сны вещие… И что же ты ещё видишь?

– Многое вижу, Григорий Ефимович, – ответил я, стараясь казаться смиренным и немного напуганным своим «даром». – Вижу людей… события разные… Туманно часто, как в дымке, но иногда ясно. Я увидел вас. Увидел, что вы – человек Божий, хоть и говорят про вас всякое… Увидел, что вы нужны семье Императора нашего, цесаревичу и всей России-матушке… И что я… я должен быть рядом. Помогать вам, чем смогу.

Я шагнул вперёд и, сделав вид, будто повинуюсь внезапному порыву (хотя, конечно же, это был чистый расчёт), бухнулся перед ним на колени, прямо на потертый ковер.

Чуть не взвыл от боли, честное слово. Во-первых, пол был словно каменный, во-вторых, моментально отозвались все побои, нанесённые Прошкой.

Как только в этой новой жизни поднимусь по карьерной лестнице, когда буду уверен в собственной безопасности, непременно разыщу приказчика и верну ему должок. Так верну, чтоб он пару недель не то, чтоб сидеть не мог, но и лежал бы с трудом. Сволочь…