Но почему у этой извращенки (пусть незнакомая с ситуацией, но точно ведь очередная маньячка!), такой невероятный голос?! Глубокий, бархатистый, чуть хрипловатый, куда-то затягивающий …

Пугающий ничуть не меньше всего, что творила с ним Альба. И пофиг, что Долорис— он в этом практически уверен, но всё же не совсем, — играют втёмную. Всё равно эти стервы заодно — в глобальном смысле. Безумно хотелось их обеих послать куда подальше, но он лишь подтверждающекивнул. Во-первых, гостья явно ждала ответа. Во-вторых, именно в этом случае (когда ты беззащитен и беспомощен, а в руках у психа что-то колюще-режущее) лучше не возникать — меньше последствий для себя. Да, наверняка будет больно, но вряд ли больнее, чем полосующий спину кнут. Перетерпит как-нибудь. Вон, в войну пленные солдаты и похуже пытки выдерживали. Пусть и не все.

— Вот видишь, всё твой мальчик понимает и вести себя будет хорошо.

— Лаааадно, уговорила, раз так считаешь…

Ремень-фиксатор на животе расстегнулся, и тут же стало легче дышать. На голос Альбы он почти не обращал теперь внимания, настолько захватила эйфория от пусть и частичного, но облегчения, после того, как кишки вновь нормально расправляются внутри. Но вот у Долорис… Почему у такой извращенки настолько невероятный голос-то?! Хм, он повторяется, кажется.

А потом лезвие снова начало движение, и дыхание опять перехватило.

— Дыши, мальчик, дыши, не так это и страшно, на самом деле. Больно, конечно, но не смертельно.

Ага. Её бы так кто «приласкал», что тогда запела бы?

Чужие, и на удивление аккуратные прикосновения не давали толком сосредоточиться на мыслях. Сначала было что-то жидкое и прохладное, почти сразу вытертое. Резкий запах не оставил тайны — спирт. Потом несколько лёгких, видимо, намечающих контур прикосновений. Что за рисунок, понять не получилось: после перетянувшего кишки ремня живот немного пекло и покалывало. Зато вот боль прочувствовал в полной мере. Сложно не почувствовать, когда с тебя натурально срезают кожу. Вот теперь понятно, про какой верхний слой шла речь. Сука!

Боль жгла и щипала, окуная тело в кипяток — чем дальше, тем больше. Причём всё тело, хотя резали его по животу, как раз над лобком. Не просто так, а как-то явно художественно, вырезая… Что именно? Какая, нахрен, разница? От знания боль точно не уменьшится, да и сознание плавало. Но, неожиданно, ему давали передышки, в которых от боли отвлекала вторая рука… ласково поглаживающая то по плечу, то по груди, то по скуле и шее. Даже по голове иногда гладила, словно утешая. Альба шипела на такие «нежности», но Долорис только фыркала насмешливо. И делала то, что считала нужным. А он сосредоточился, зафиксировался на её голосе и прикосновениях — так было неожиданно легче. И ещё помогали стоны, сквозь вцепившиеся в кляп зубы.

Но странная эта извращенка всё же — она будто… заботилась о нём? Своеобразно так. Шептала какую-то поддерживающе-подбадривающую чушь. Называла хорошим мальчиком. И резала. Вот разве можно быть… такой? И ведь рука ни разу не дрогнула!

Под конец горящий низ живота чем-то смазали, слегка прижимая, промакивая, видимо, кровь. Почему-то дополнительно к жару почти не щипало, хотя, по его ощущениям, кожу срезали напрочь, и от любого прикосновения должно бы подбрасывать.

— Ну вот и всё. Красиво же получилось, да?

— О да, невероятно! Огромное спасибо, Долорис, ты нас просто очень выручила! Я сама пока не умею настолько мастерски работать, а мой малыш так хотел носить на себе знак принадлежности и статуса!