– Вы слышали? – обратился Бальзамо к графине, остолбеневшей от изумления. – А теперь?

– Теперь он что-то говорит гонцу и отпускает его.

– Что он ему говорит?

– Мне был слышен только конец фразы.

– Что именно?

– «В час у решетки Трианона». Гонец кланяется и уходит.

– Так и есть, – заметил Ришелье, – он назначил гонцу встречу после конца работы, как было сказано в письме.

Движением руки Бальзамо призвал его к молчанию.

– А что теперь делает герцог? – спросил он.

– Встает. В руке у него письмо, которое ему привезли. Идет прямо к постели, заходит в альков, нажимает пружину, открывает железный ларец. Бросает письмо в ларец и запирает его.

– О! – хором вскричали герцог и графиня, у которых в лице не осталось ни кровинки. – О! Воистину, это чародейство!

– Вы узнали все, что хотели, сударыня? – осведомился Бальзамо.

– Господин граф, – с ужасом приблизившись к нему, произнесла графиня, – вы оказали мне услугу, за которую я с радостью расплатилась бы десятью годами жизни, а вернее, за которую я никогда не смогу расплатиться. Просите у меня, чего хотите.

– Ах, сударыня, вы же знаете, это входит в наш с вами счет.

– Скажите же, скажите, чего вы желаете.

– Еще не время.

– Что ж! Когда время придет, просите хоть миллион…

Бальзамо улыбнулся.

– Эх, графиня, – вскричал маршал, – с бо́льшим успехом вы сами могли бы попросить миллион у графа. Не кажется ли вам, что человек, знающий то, что знает граф, а главное, видящий то, что он видит, прозревает золото и алмазы в чреве земли с тою же легкостью, с какой читает в людских сердцах?

– В таком случае, граф, – промолвила графиня, – я простираюсь перед вами в бессилии.

– Нет, графиня, придет день, когда вы сможете мне воздать. Я предоставлю вам такую возможность.

– Граф, – обратился к Бальзамо герцог, – я покорен, побежден, раздавлен! Я уверовал.

– Как уверовал святой Фома, не правда ли, герцог? Это не называется уверовать, это называется увидеть.

– Называйте, как вам будет угодно; что до меня, я приношу повинную, и отныне, если со мной заговорят о колдунах, я знаю, что скажу в ответ.

Бальзамо улыбнулся.

– Теперь, сударыня, – обратился он к графине, – я хотел бы кое-что сделать, если на то будет ваше соизволение.

– Говорите!

– Мой дух устал. Позвольте мне отпустить его на свободу с помощью магического заклинания.

– Извольте, сударь.

– Лоренца, – по-арабски произнес Бальзамо, – благодарю тебя; я тебя люблю; вернись к себе в комнату тем же путем, каким пришла сюда, и жди меня. Иди, любимая моя.

– Я очень устала, – отвечал голос по-итальянски, еще нежнее, чем прежде, – приходи скорее, Ашарат.

– Я скоро приду.

Послышался шелест удалявшихся шагов.

Выждав несколько минут, чтобы убедиться, что Лоренца ушла, Бальзамо отвесил обоим посетителям глубокий, но величественный и полный достоинства поклон; затем герцог и графиня, оба во власти смятения, поглощенные смутным потоком одолевавших их мыслей, вернулись в фиакр; со стороны их можно было принять скорее за пьяных, чем за разумных людей.

На другой день, едва большие версальские часы пробили одиннадцать, король Людовик XV вышел из своих покоев, пересек галерею, примыкавшую к его опочивальне, и голосом громким и резким позвал:

– Господин де Ла Врийер!

Король был бледен и казался возбужденным; чем более усилий прилагал он к тому, чтобы скрыть свою озабоченность, тем заметнее сказывалась она в его смущенном взгляде и в напряженной гримасе, искажавшей его лицо, обычно столь бесстрастное.

Гробовая тишина немедля воцарилась в рядах придворных, среди которых можно было заметить и герцога де Ришелье, и виконта Жана Дюбарри; эти двое были спокойны, изображая показное равнодушие и неосведомленность.