Батюшка, опрокинув рюмку, сочно захрустел огурцом (я тоже хочу!) и с неким благодушием сказал:

– Ты, голубчик, прежде чем прокламации читать и о политике государя нашего императора рассуждать, поинтересовался бы – с кем дело имеешь.

– Провокатор? – наобум поинтересовался я, и, судя по тому, как отец сморщился, я понял, что угадал.

Но Чернавский-старший не стал вдаваться в подробности, как-то витиевато ответил:

– Все мы порой болтаем о чем ни попадя, но только болтаем с теми, кто языком не мелет и доносить на тебя не побежит. А лучше – вообще лишнего не болтать и свои взгляды не излагать. Понял?

– Ага, – кивнул я, отхлебывая чай.

А чай был хорош! Пожалуй, даже получше тех, что я пил на своей «исторической родине». Или правильнее сказать – в своей реальности? А отец, между тем, продолжал:

– Радуйся, что в полицейском департаменте у меня друзья есть. К тому же – люди они неглупые. Рассудили, что Иван Чернавский пока до государственного преступника не дорос, нужно ему время дать, чтобы дурь из головы вышла. Вот потому и отправили они тебя ко мне, как бы под домашний арест.

Ну да, помню такое. Политически неблагонадежных учащихся высылали из столицы по месту жительства, под надзор родителей. Так, насколько помню, с Питиримом Сорокиным поступили. Или как Владимира Ильича Ульянова, будущего Ленина, под надзор тетушки. Потом прощали, позволяли восстанавливаться в университетах и прочее.

– Так и что мне с тобой делать-то, а, Ваня? – спросил отец. Спросил как-то устало, словно уже все мне простил, а теперь не знает, как разговаривать с непутевым сыночком.

– Может, на работу… то есть на службу куда? – предложил я, прикидывая, куда я могу пойти работать. В лавку приказчиком? Нет, если мой батюшка такая шишка, то не по чину. На завод какой-нибудь? Тоже самое, даже и хуже. Канцеляристом? Вариант, но я не знаю – сумею ли писать? Почерк у меня разборчивый, но не более.

– На службу, – фыркнул батюшка. – Если ты из университета уйдешь, – а тебе придется уйти, – будешь в армии лямку тянуть. Тебе же двадцать годочков, а скоро и двадцать один. Ладно, если ты б выпустился кандидатом, тогда бы служить поменьше, да и служба где-нибудь в столице. А теперь?

Я попытался напрячь память. Вроде бы после реформы 1874 года выпускник университета должен был отслужить три месяца, а если мне в зачет пойдет только гимназия, то полгода. Опять в армию? Но с другой стороны, полгода как-нибудь отслужу. А заодно адаптируюсь к нынешней реальности.

Полгода, если записывался вольноопределяющимся. А так придется мне пахать полтора года. Не хочу. Вслух же сказал:

– Если призовут, пойду служить.

– Конечно пойдешь, куда ты денешься? – усмехнулся отец. Посмотрев на пустую рюмку, уже взялся за колокольчик, но передумал: – Авось ефрейтора через полгода получишь, в запас унтер-офицером выйдешь. Куда ты потом из унтеров-то подашься?

– Так можно экзамен на офицерский чин сдать.

– На прапора военного времени? Можно, конечно. И даже на службе остаться можно, если командир полка возражать не станет. Но коли экзамен на прапорщика выдержишь, то что потом? Без военного училища и до полковника не дослужишься. Да что там, до полковника – и капитан не светит. Войны у нас – тьфу-тьфу-тьфу – слава богу нет, подвижек не будет. До самых седых волос просидишь в штабс-капитанах. А куда годится, чтобы Чернавские в отставку выходили ниже восьмого класса?

– Ванечка, родной мой! – донесся до меня женский голос.

В комнату стремительно вошла очень рослая (чуть пониже меня) и статная женщина.