А вот десятый класс полагался тем, кто не просто закончил университет, а закончил его с отличием. Мне же, с учетом гимназии и трех курсов университета, полагался только чин губернского секретаря, а это, как ни крути, гораздо хуже, нежели коллежский.

Вопрос – как же мне присвоили такой чин? Есть у меня мысль, что батюшка расстарался, но эту мысль я озвучивать не стал. Но с другой стороны – мне же не титулярного советника присвоили, верно?

Поэтому я только улыбнулся самой невинной улыбкой и развел руками. Председатель суда сложил мои бумаги в стопку, а потом посмотрел на меня:

– Иван Александрович, я, разумеется, такие вопросы задавать вам не в праве. Но все-таки, хотелось бы узнать – отчего это сын вице-губернатора и действительного статского советника, решил податься в судебные следователи в уездный город? И почему бросили университет? Судя по выписке – вы были блестящим студентом. Поверьте – я спрашиваю не из праздного любопытства. Хотя… – Вот здесь господин Лентовский позволил себе улыбнуться и стал похож не на столп российской юстиции, а на нормального человека. – Мне тоже по-человечески любопытно – почему вы не отправлены завершать учебу куда-нибудь в Вену или в Сорбонну? Я слышал, что ваш батюшка скоро получит более высокую должность.

А ведь у моего здешнего отца и на самом деле имелись планы отправить меня доучиваться за границу. Вот только я сам воспротивился его намерениям. Учиться математике во Флоренции или в Берлине? Ну на фиг. Уж лучше в следователи.

Я тоже улыбнулся в ответ господину Лентовскому и сказал:

– Если называть вещи своими именами, вам интересно, где нашкодил сынок вице-губернатора и отчего папенька не отправил его из России, чтобы улеглись страсти? Нет, ваше превосходительство, я не проиграл в карты папенькино имение, не подделывал векселя и не соблазнял дочь какого-нибудь великого князя.

– Ну, если не желаете рассказать, то не надо, – развел руками штатский генерал. – Но истина все равно всплывет, а так я подумаю – чем же смогу помочь.

А что если сказать правду? Или ту правду, которую я сам знал? Попробую.

– Николай Викентьевич, на самом-то деле никакого секрета здесь нет. На самом-то деле есть две причины, почему я оказался в Череповце. Сказать? – Дождавшись, пока Лентовский кивнет, я принялся за рассказ: – До моего батюшки дошли слухи, что среди моего окружения имеются если не революционеры, то люди радикально настроенные. И он решил, что следует убрать меня куда-то подальше. В том смысле – что от греха подальше, пока я и на самом деле не измазался и не стал каким-нибудь анархистом или большевиком.

– Простите, кем? – не понял Николай Викентьевич. – Что за большевики такие?

Ну вот, что я такое ляпнул! Об анархистах-то известно, а какие могут быть большевики? Скорее всего, еще и о социал-демократах никто не знает, да и имеются ли они в России?

– Оговорился, – поспешно ответил я. – Хотел сказать большаки, а вышло большевики. А большаками у нас называли тех, кто в народ собрался идти. Мы смеялись – дескать, чтобы донести до крестьян правду, нужно на большак выйти да орать громче.

– А, вот оно как, – с облегчением выдохнул Лентовский. – А все-таки у вашего батюшки имелись основания подозревать вас в причастности к революционерам?

Хороший вопрос. А черт его знает. Но не станешь же отвечать именно так. Попробую выкрутиться.

– Вот честное слово – не знаю. Вполне возможно, что я и читал какие-то антиправительственные прокламации, вел беседы, но, честное слово, не воспринял все это всерьез. Или это просто все как-то прошло мимо меня. Я искренне считаю, что цареубийство – это уже само по себе страшное преступление. А те горячие головы, что призывают народ к топору, не понимают, что гражданская война – самое страшное, что может произойти со страной.