Скорее всего, это говорил именно Иван Чернавский, сидевший во мне, а не я сам. Ведь я-то был убежден, что Октябрьская революция была неизбежна и необходима. Да что там – я и сейчас так считаю. Но разглагольствовать о судьбе страны, о социальном перевороте – нелепо. Уж точно я не обращу действительного статского советника в коммунистическую веру.

– Знаете, я вам верю, – кивнул Лентовский. – А ваш отец, скорее всего, что-то услышал, получил какую-то информацию и очень испугался за вас. Возможно, он это сделал напрасно, но отец – это отец. Отцам свойственно переживать за своих детей. У меня у самого есть дети от первого брака, я за них очень переживаю. Возможно, вы уже слышали, что у Череповца есть основание для грусти. Один из наших воспитанников стал цареубийцей.

Я кивнул. Слышал я о Николае Рысакове – бомбисте, участнике покушения на Александра Освободителя. А вчера, когда гулял по городу, специально пошел смотреть на здешнее реальное училище, в котором учился цареубийца.

Посмотрев на грязно-синие стены здания, только вздохнул, вспоминая исторические параллели. В 1591 году, после смерти царевича Дмитрия, в Угличе наказали колокол за то, что тот ударил в набат, созывая народ к восстанию. У несчастного колокола вырвали язык, оторвали ухо, его пороли плетьми и отправили в ссылку в Тобольск.

В Череповце же в 1881 году было наказано реальное училище. Понятно, что наказание – это символ, но все-таки выглядело это странно. Да и нынешние реалисты не виноваты, что им приходится учиться в таком страшном здании.

– Да, вы сказали, что имеется еще одна причина, – сказал Лентовский.

– Причина? – не понял я.

– Вы сказали, что имеются две причины, отчего вы бросили университет и оказались у нас, – пояснил председатель суда.

– Ах, да, – спохватился я. – А вторая причина еще более грустная. Революционных взглядов у меня нет и никогда не будет. А вот с учебой – здесь хуже. Я отучился три года на физико-математическом факультете и осознал, что на самом-то деле я терпеть не могу ни алгебру, ни геометрию. Вернее, это я осознал еще в гимназии, но математика мне почему-то давалась легко. Вот, скажем так, я и плыл по течению, но при этом мучился. Осознал, что меня больше интересует история, философия.

Вот здесь я наполовину говорил правду, наполовину врал. Математику я терпеть не мог со времен средней школы – правда. А то, что она легко мне давалась, – это ложь.

– То есть ваше пребывание у нас – выбор? Выбор, некая остановка.

– Или промежуточная станция, – хмыкнул я. – Возможность перевести дух, как следует все обдумать и решить, как мне жить дальше. А просто болтаться где-то в Европе, проматывать отцовские деньги – это и батюшке неприятно, да и мне скучно.

– А вот это уже совсем похоже на правду. Меня вы убедили. Сын влиятельных родителей, стоящий на распутье. Вполне-вполне. Значит, Иван Александрович, на вопросы «как?» и «что?» так и отвечайте – взяли паузу, чтобы обдумать свою будущую жизнь. Ну и карьеру естественно.

Анна Тихоновна, которая говорила, что кроме меня следователей в уезде нет, была не совсем права. Речь шла только о самом городе Череповце, потому что в уезде их насчитывалось аж четверо, только они жили в селах. Все-таки крестьян в уезде гораздо больше, нежели горожан, поэтому в селах и деревнях и преступления совершались чаще. А в моем ведении только сам город Череповец и волости, что к нему прилегают. Но это тоже немало.

Кажется, с одной стороны, жить в селе очень скучно. А с другой – чем это житье отличается от нашего, городского? И жизнь в сельской местности дешевле, да и начальства немного. Правда, с точки зрения уголовного законодательства империи, у меня вообще нет начальников. А круг обязанностей, хотя и регламентирован, но все равно допускал множество толкований. Как там в правилах? «Следователь возбуждал следственное дело, как только находились достаточные данные для уверенности в событии преступления». То есть теоретически следователь это дело мог и не открывать, и в этом случае ни прокуратура, ни суд ему не указ. Следователь извещал прокуратуру о начале открытия следственного дела, не имел права закрыть уже начатое и не делал никаких юридических выводов. Стало быть – не нужно писать никаких обвинительных заключений, на которые потом станет опираться суд.