– Ты и не смог бы, – успокоительно заметила Умила, стоящая рядом с сыном на борту корабля. На ней было простое платье, отнюдь не такое, какие она носила обычно. Помятое, темное, из грубой, но зато теплой ткани. Волосы не были уложены в прическу – собранные в небрежный пучок, подвязанный пенькой, они, кажется, еще больше поседели за последние дни. Плаванье на этаком судне было сопряжено со многими трудностями и неловкостями, нередко ломающими даже молодых крепких мужчин. Но княгиня-мать была готова к путешествию и жаждала его. Главное – найти на корабле хоть какое-то место, где можно устроиться более или менее удобно. И она нашла его: на носу судна, где открывался захватывающий дух вид. Разрезающий ледяную гладь моря драккар несся по хрустальной воде, словно сокол по небу. Кроме того, викинги, часто занятые греблей, большую часть времени сидели лицом к корме, то есть спиной к Умиле, что устраивало ее вполне. К тому же специально для нее тут был установлен хоть и небольшой, но зато отдельный шатер из парусины – шерстяной ткани, пропитанной жиром. Умила умела переносить нечто неприятное, если это необходимо. И нынешнее плавание давалось ей сравнительно просто, на удивление. Она умудрялась и отдохнуть и исполнить те свои нужны, которые могли бы показаться неприемлемыми в подобных условиях и компании. Однако в отсутствии выбора быстро привыкается даже к суровой данности.

– Значит, ты сомневалась во мне с самого начала?! – удрученный все последние дни Синеус понял ее высказывание именно так. С того момента, как они покинули осажденный город, сын Умилы неустанно размышлял о своем провале, то и дело погружаясь глубоко в себя, вспоминая каждое слово, каждый вскрик, стук, лязг.

– Нет, я не сомневалась в тебе. Я сомневалась в Дорестадте, – пояснила Умила, глядя на будто выплывающее из вод солнце, которое сегодня дарило силы и надежды. – Мы с твоим братом давно предвидели сей грустный конец этого града…Дорестадт был обречен с самого начала. Река теряла свою силу, и он вместе с ней. Это был лишь вопрос времени: зачахнет ли селение самостоятельно или же его разрушат викинги.

– Не знаю, что и лучше, – Синеус был недоволен тем, какими оказались последние дни Дорестадта, недоволен самим собой и недоволен тем будущим, которое видел для себя.

– Без разницы, – покачала головой Умила, не сводя глаз с полосы горизонта, за которой тонули облака. – Он недостоин нашего рода.

– А какой достоин? Новгород, что ли?! – усмехнулся Синеус.

– Да, Новгород достоин, – подтвердила Умила серьезно. – Знаешь в чем разница между Новгородом и Дорестадтом?

– В том, что одного из них уже не существует, – мрачно отозвался Синеус, вспоминая дым пожаров, пришедший с севера и подползший к его воротам. Отплывая на кораблях, Синеус видел, как вдалеке вспыхнул старый донжон – самая крепкая башня его поместья, в которой, по замыслу зодчего, должен был находиться он сам, то есть сеньор, и его приближенные. Отрадно, что он, находчивый сын Умилы, быстро передумал переживать натиск врага в сей уязвимой цитадели.

– Дорестадт – это никчемный городишко. Городишко-слуга. Он обслуживает купцов, покупщиков, бродяг, потаскух, моряков, их корабли…– надменно произнесла Умила. – А Новгород – это сила. Град-победитель. В нем живут воины, а не торговцы специями и чинильщики чужих лодок. Этот город основан великим Словеном, самым могучим из всех славянских князей.

– Ах да, я забыл, у тебя же славянские корни, которыми ты гордишься. Но только вряд ли Словен был твоим предком, – засомневался Синеус.