Стефан, на которого были направлены губительные чары Фаусты, благодарил её за соболезнования с холодной вежливостью; стратиг даже не пошевелился и не произнёс ни слова.

Тавру возмутило лицемерное поведение невесты Стефана, которая в скором времени должна была занять место хозяйки дома. Ей хотелось сказать Фаусте что-нибудь язвительное, безжалостное, пусть её потом за это даже строго накажут. Но, посмотрев на убитых горем Стефана и его отца, девушка промолчала.

Приглашённый в дом стратига священник принялся читать прощальную молитву. Нестройный хор тихих голосов подхватил её напевом поминальной песни.

- Я никогда не забуду тебя, моя добрая благородная домина стратига, – беззвучно, одними губами проговорила Тавра, глядя вслед похоронной процессии, которая двинулась из дома через весь город к кладбищу.

Там находилась усыпальница Гестиодоров, из этого древнего знатного рода происходила супруга стратига Диофанта.

Тавра видела, что Фауста ни на шаг не отстаёт от Стефана, стремясь быть к нему как можно ближе.

Ревность мучительно рванула сердце.

В девушке вдруг поднялась бешеная ненависть к сопернице – такая сильная, что она стукнула кулаком по ограде террасы, на которой стояла. Один из прутьев ограды переломился пополам.

В голове у неё всё ещё звучал голос Фаусты; этот ненавистный голос, и взгляд притворщицы, когда она заглядывала Стефану в глаза, стояли теперь между Таврой и прошлым, в котором остались все её смелые мечты. Отныне всё пойдёт не так, всё пойдёт наперекор...

- Тавра, – раздался у неё за спиной печальный голос Ии, которая взяла её за руку, – пойдём выпьем вина. Справим поминки по госпоже Динамии...

Тавра не ответила и не отняла руки. Ия молча повела её на кухню, где уже собралась вся прислуга.

Кухарка Пирея, болтливая румяная толстушка, поставила на стол наскоро приготовленное угощение. Здоровяк Агид, который служил на конюшне, ловко отбил горлышко у замшелой бутылки, и собравшиеся, подняв кубки с вином, добрым словом помянули безвременно ушедшую госпожу Динамию.

Только Тавра будто потеряла всякий интерес к окружающему; она слышала разговоры слуг, но не слушала их.

- Как думаете, свадьбу молодого господина перенесут из-за траура по его матери? Или стратигу это невыгодно? Ведь совет коллегии пентархов уже на носу, – сквозь пелену тумана до Тавры донёсся густой голос Агида.

- Я слышал, у ромеев есть такой закон, который позволяет им не придерживаться скорбных дней при крайней необходимости. К примеру, в случае войны или же выборов высших чиновников, – отозвался Нидим, неряшливый старик, помогавший на кухне.

- Мы можем лишь молиться, чтобы это не оказалось правдой, – печально проговорила густобровая прачка Гилара. И прибавила с громким вздохом: – Сдаётся мне, что с молодой госпожой всем нам будет ой как несладко...

- Может, свадьбу и перенесут на какое-то время, но ведь не отменят же совсем, – высказала своё мнение Ия. – Тут уж как ни крути-ни верти, а от судьбы не уйдёшь. Служили мы домине стратиге – послужим и новой хозяйке...

- Послужить-то послужим. Куда нам деваться? Да только такой благодати, какая была при госпоже Динамии, уже никогда не будет, – хмуро ответил Агид.

И, залпом осушив свой кубок, он прибавил со знанием дела, предупреждая:

- Земляк мой – он в доме у Ласкаридов давно конюхом служит – рассказывал мне, что у госпожи Фаусты норов-то тяжёлый, точь-в-точь как у её отца. Взбалмошная, говорит, девица, капризная да на расправу с нашим братом скорая. Для неё невольники что пыль под ногами...