На домине стратиге был шёлковый наряд, а её шею опутывал длинный плат, обвивавший грудь, конец которого был перекинут через руку. Голову обвивала широкая парчовая повязка. В ушах покачивались жемчужные подвески.

В Тавре, также облачённой в красивое платье, расшитое узорами из золотых нитей, в головном уборе из шёлка, украшенном бисером, никто не признал бы служанку. Её завитые волосы, выбившиеся из-под повязки, падали на плечи иссиня-чёрными локонами. Прекрасные огненные глаза сияли оживлением, но, стоило Тавре поймать на себе заинтересованный мужской взгляд, и она тут же опускала ресницы.

Тавре исполнилось пятнадцать; она уже округлилась в груди и бёдрах – пришло время, когда в её родном племени девушки становились жёнами тех, кто их избрал или кого выбрали их родные. Там, где родилась Тавра, девушек воспитывали сурово, без особых нежностей. Они были гордыми и воинственными, как легендарные амазонки древности, но в замужестве приносили своему племени будущих воинов.

В день свадьбы жених преподносил в качестве подарка невесте зажжённую свечу – в знак того, что их совместная жизнь будет светлой и благополучной. А невеста одаривала жениха девятью предметами, ибо число «девять» считалось у кочевников сакральным. Накануне свадьбы в семье невесты проводили обряд окрашивания волос, ладоней, ногтей рук, а также ступней и ногтей ног хной.

Это было, пожалуй, всё, что осталось в памяти Тавры о тех весёлых и беспечных днях детства, которые прошли в кругу её семьи, её рода. Её вольного, как степной ветер, племени.

Зато имена многих близких людей со временем забылись; родные и дорогие сердцу черты отца, матери и брата постепенно размылись и потускнели. Лишь иногда старая боль бередила затянувшиеся душевные раны Тавры – при воспоминании о том дне, когда погиб её отец и когда она потеряла свою семью. И тогда в сердце девушки вспыхивало пламя ненависти к тем, по чьей вине произошла эта самая страшная в её жизни трагедия. Сжигаемая этим беспощадным пламенем, требующим мести, Тавра сжимала кулаки, но по её щекам катились слёзы – от отчаяния и собственного бессилия.

Порой она то стыдилась своей слабости, то сердилась на саму себя, считая, что годы, проведённые в доме стратига Диофанта, под опекой доброй госпожи Динамии, сделали её нерешительной и малодушной. Ведь у неё была возможность свершить возмездие: в такой близости к своему врагу только трус не воспользовался бы случаем, чтобы умертвить стратига. Например, при помощи яда.

А что вместо этого делала она, Тавра? Прислуживала своему врагу и членам его семьи! Была их рабыней, пусть даже госпожа Динамия оставалась неизменно щедрой и благосклонной к ней...

Вот и сейчас домина стратига делала вид, будто не замечает косых неодобрительных взглядов и не слышит злые шепотки у себя за спиной.

- Нет, вы только посмотрите, как супруга фарнабского стратига вырядила свою служанку! Будто она ровня ей!

- Говорят, она и прежде на дикарку не могла нарадоваться, а после того, как та подняла на ноги сына стратига, так и вовсе едва не боготворить её стала...

- И куда только стратиг смотрит?! Как позволяет такое? Где это видано, чтобы варварка одевалась и причёсывалась как девица из знатного ромейского рода?

- Не волнуйтесь, скоро стратига призовут к ответу. Ходят слухи, будто Фотий Датиан вызвал его в собрание коллегии пятерых. Хоть они со стратигом и дружат семьями, но жалобы горожан больше никак нельзя игнорировать. Другие пентархи тоже, в течение трёх лет, закрывали глаза на то, что варварка проводит в доме стратига языческие обряды, однако, закон для всех одинаков.