Систематическое обсуждение возможных контуров «исторической нарратологии» является, насколько мне известно, первым опытом такого рода. До построения фундаментального здания поноценной исторической нарратологии путь, разумеется, весьма не близкий, но это не причина от него отказываться. Автор хотел бы осуществить первоначальный шаг на этом пути.

Многообразие человеческого опыта достаточно очевидно разделяется на процессуальный опыт узнаваемого повторения (ситуаций, времен года, времени суток, социальных ритуалов) и опыт событийный. В самом общем виде «термин «событие» означает нечто внеочередное, неожиданное, нетривиальное»[18], а нарративные практики состоят в освоении такого рода (событийных) изменений бытия, именуемых обычно «историями».

Первоначально у первобытного человека, как и у современного ребенка, формируется лишь прецедентный («итеративный», по слову Жерара Женетта) опыт повторений. Все неожиданное, незнаемое, беспрецедентное тревожит, повергает в трепет, приобретая статус «события».

Бесчисленные рассказывания, сопровождающие воспитание ребенка, формируют в его сознании новую область опыта – сферу событийной единственности протекающей жизни. Без освоения событийности как формы бытия, отличной от повторяющихся процессов, невозможно дальнейшее ментальное развитие субъекта жизни, которое постепенно формирует его индивидуальную, вне-родовую идентичность. Ведь каждый из нас представляет собой событие в исторической жизни человечества. Как замечает Игорь П. Смирнов, «событийность имманентна любому человеку»[19].

Итак, базовое нарратологическая понятие – событийность бытия. По определению одного из наиболее авторитетных европейских нарратологов современная нарратология «основывается на концепции нарративности как событийности»[20]. В то же время среди воззрений на категорию «события» имеются немалые теоретические разночтения.

Стремясь дать событию объективные характеристики, позволяющие определять меру событийности, помимо «фактичности» (что-то действительно произошло, а не привиделось) и «результативности» (наличная ситуация действительно изменилась) Вольф Шмид выдвигает признаки «релевантности» (существенной значимости для «фиктивного мира повествования»), «непредсказуемости», «необратимости», а также «неповторяемости» (однократности)[21].

Такое обилие характеристик представляется избыточным. Согласно простой и точной мысли Ю.Н. Тынянова, сущность явления постигается не в нагнетаемом максимуме его признаков, а в неэлиминируемом их минимуме. Но главное – приведенный перечень не затрагивает вопроса о том, кому, чьему сознанию мы доверяем верификацию «существенности» и т. п. ценностных характеристик. Компенсируя эту недостаточность, современная нарратология уделяет пристальное внимание категории «точки зрения», но по большей части в отрыве от «событийности».

Между тем это неразделимые аспекты нашего событийного опыта. Основательница нарратологии Кэте Фридеманн еще в 1910 году рассуждала о том, что эпическое повествование убедительно подтверждает «принятое кантовской философией гносеологическое предположение, что мы постигаем мир не таким, каким он существует сам по себе, а таким, каким он прошел через посредство некоего созерцающего ума»[22]. Данный аспект также необходимо учитывать в теоретической модели события. Историческое прошлое не существует «само по себе», оно формируется нарративными свидетельствами о событиях, из которых оно складывается. Нарративно не освоенное остается внесобытийным участком космического процесса.