Чтобы всецело проникнуться этим чувством, ему потребовалось два дорожных дня. Но и тогда он не был уверен, что постиг его в полной мере. Это было ощущение света, странного света, раз за разом вызывавшего легкую улыбку без видимых на то причин. Раньше он не очень-то чувствовал какую-либо подавленность из-за страха, хотя страх, казалось, присутствовал давно – наверное, еще с 2061-го или за годы до этого. Шестьдесят шесть лет страха, игнорируемого и забытого, но вечно присутствующего – как потенциальная сила мышц, как маленькая тайная боязнь где-то на подкорке. «Шестьдесят шесть бутылок страха на стене, шестьдесят шесть бутылок страха! Возьми одну, пусти по кругу, шестьдесят пять бутылок страха на стене!»[2]

И вот он уехал. Стал свободен, и его мир тоже стал свободен. Сакс спускался по избитой ветрами наклонной равнине, в трещинах которой в тот день начал появляться снег – он блестел, как вода, так, что его никак было не спутать с пылью, – а потом и лишайник: Сакс спускался в атмосферу. И сейчас не было никакой причины, по которой он не мог жить так всегда, свободно слоняясь изо дня в день по собственной лаборатории планетарного масштаба, где все люди были так же свободны, как и он сам!

Какое же это было ощущение!

Зато те, кто остался на горе Павлина, могли продолжать споры и наверняка тем сейчас и занимались. Да и не только там – везде. Ведь они просто не умели обходиться без споров. Интересно, как это объясняла социология? Трудно сказать. Но, как бы то ни было, несмотря на все перебранки, они действовали сообща; может, лишь благодаря временному совпадению интересов, но сейчас все было временно – ведь столько традиций нарушено либо совсем исчезло, оставив то, что Джон называл «необходимостью созидания», и созидание это давалось непросто. Не все были в нем хороши так же, как в нытье.

Но теперь они обрели определенные способности, – способности, какие имеют группы, какие имеет… цивилизация. Сборное тело научных знаний в самом деле разрасталось до огромных размеров, и знания эти давали им такие возможности, которые едва хоть кто-нибудь сумел бы постичь даже в общих чертах. Но такие возможности имелись, постижимые или нет. Богоподобные возможности, как называл их Мишель, пусть и не было нужды их преувеличивать или путать карты, – эти возможности существовали в материальном мире и были реальны, но ограничены реальностью. Что тем не менее давало шанс – а Саксу казалось, что их возможности это позволяли, если их правильно использовать, – создать, наконец, достойную людскую цивилизацию. После всех многовековых стараний. А почему нет? Почему? Почему бы не задрать планку до высочайшего уровня? Они могли обеспечить всех благами по справедливости, лечить болезни, отстрочить старение, чтобы прожить тысячу лет, постичь вселенную от длины Планка[3] до масштаба космоса, от Большого взрыва до эсхатона[4] – все это было возможным, технически доступным. А те, кто считал, что человечество способно стать великим лишь через страдания, могли просто выйти в свет и вновь столкнуться с бедами, которые, по мнению Сакса, не минут никогда, – такими, как потерянная любовь, предательство друзей, смерть, неудачные лабораторные опыты. Остальные тем временем могли продолжить создание достойной цивилизации. Это было им по силам! И это, честно говоря, потрясало. Они достигли того момента в истории, когда было справедливо сказать, что да, это возможно. Хотя верилось в это с большим трудом, и такая вероятность вызывала у Сакса подозрения – ведь в науке, когда что-то казалось слишком необычным или беспрецедентным, сомнения возникали мгновенно. Шансы на создание такой цивилизации были невелики. Оно предполагало наличие искажения перспективы, и приходилось признать, что положение вещей было более-менее неизменным и все жили в обычные, средние времена – по так называемому принципу заурядности. Хотя Сакс никогда не считал этот принцип особенно привлекательным; пожалуй, он лишь означал, что справедливость была достижима всегда. Но, как бы то ни было, нынешний момент был исключителен, вот он, прямо перед ним, за этими четырьмя окнами, блестящими в свете естественного солнца. Марс и его народ, свободный и могучий.