Очень внимательно его изучала, и он дал это сделать, потому что тоже смотрел на моё лицо. 

Обгорелая головешка и писаный красавец?

Я отвернулась, подняла ворот свитера. Лицо, конечно, сохранилось. Но ухо и шея…  На мою внешность будет спокойно  смотреть только Кристина, потому что у неё стеническая форма дебильности  – девушка добрая, глуповатая, доверчивая.  А все нормальные люди спросят, почему у меня нет уха, что за рубцы на плече… Хотя можно не показывать никому, даже Ветрову. 

— Мышонок, — позвал меня Илья и хотел взять за руку, но я отшатнулась от него.  — Отвыкла.

Сказал с сожалением.

Я бы добавила: «Похоронила».

— Поехали домой, — предложил Ветер и протянул мне руку.

Пальцы у него музыкальные, изящные и длинные. Но при этом ему часто приходилось драться. Так что пальцы красивые, зато кулаки крепкие.

Я сама себе усмехнулась, вспоминая какой этот  парень бывает боевой. Ему очень часто приходилось заступаться за глупую женщину, что жила напротив и водила к себе злых мужиков, и за себя постоять.

— У меня нет дома, — хрипнула я, с вызовом глядя на него.

Не мог он не знать, что дом в городке, где мы познакомились, больше не мой. Скорее всего, уже продан Измайловым. И машины и родительское добро. Там у мамы одних украшений было на три таких дома.

Я не особо переживала. Папа вёл не очень хороший бизнес, мне эти вещи не нужны. От них вон какое горе случилось.

— Есть дом. У нас теперь новый «корабль», — он печально улыбнулся, продолжал стоять с протянутой рукой.

— Не надо, Ветер. Всё что было, то прошло, — обиделась на него.

Это я придумала, что его комната в старом общежитии наш с ним «корабль». И претендовать на мои мечты и фантазии я такому предателю не позволяла.  

— Почему? — нахмурился он, стал таким несчастным.  — Дана, я всё знаю. Тебе тяжело. Но меня пойми. У меня мать сгорела, отец остался после пожара инвалидом и долго не протянул. Я за тебя молился каждый день…

— О, спасибо. Сработало!

На самом деле я продрогла. Ещё и сбежала до обеда, не ела давно.

После пожара почему-то был нарушен теплообмен, и я всё время замерзала. Перчаток не было.

Я сочувствовала Ветрову. У него действительно трагедия произошла с родителями. А как я понимала его родителей! Это палец обожжёшь больно, а если всё тело? Только разница большая, валяться на песчаной кровати для ожоговых больных или в Москве себе ботинки и пальто выбирать в бутиках.

Но больше всего возмущало, что считался этот парень честным. Дал мне слово, а сам…

— Я могу идти?— недовольно поинтересовалась я.

— Нет, нельзя, — шикнул на меня Илья и чуть накренился вперёд, чтобы смотреть в глаза. — Я так переживал за тебя! Я вместе с тобой сгорел!

Его глаза наполнились слезами, стали нереальными какими-то, то ли игрушечными, то ли нарисованными. Он поджимал и нервно покусывал губы. Разъехались в горе и печали тёмные брови, встали «домиком».

Илья и сейчас переживал, отвернулся, чтобы  оглядеться по сторонам. Но вряд ли ему нужен был кто-то из прохожих.

Вокруг мир суетливый. Автобус на остановке высадил пассажиров, гул городской, пешеходы мимо проходили. А мы, как в отдельном мирке. Сами по себе. И всегда между нами было такое. С самого начала знакомства. В тот момент, когда он крикнул: «Мне хорошо!». И ничего не было нужно.

Так зачем он предал?!

Зачем меня бросил на год и объявился неожиданно со своими предложениями?

— Слушай, Ветер, если я у тебя слёзы и сопли вызываю, может, не будем общаться? — спросила я.

Я поняла, что он начинал мне делать больно. Душевно я начинала болеть. Сгорели корабль и мосты, зачем ворошить пепел. Пусть бы разошлись дороги…