– Действительно закрыта, Таисия. Я был там полчаса назад, покупал хлеб для Пелагеи Федоровны, так отпускать не хотели, кассу, говорят, закрыли, – подтвердил Воркутинский.

– Вы такой добрый, Григорий! – воскликнула Таисия, оставив наконец пса в покое и распрямляясь.

– Невинное пионерское детство вспомнил, – процедил сквозь зубы Северин.

– Какой же я добрый, Таисия? – сказал Воркутинский. – Я за этот батон такую историю выслушал, что хоть роман садись писать. А это мой хлеб.

– Почему вы, мужчины, так боитесь признаться в своей доброте? Все наговариваете на себя невесть что…

Тут Таисия взглянула в лицо Воркутинскому и убедилась, что нисколько не наговаривают. Доброты в нем не было и в помине. Два мужчины стояли, неотрывно глядя в глаза друг другу и все сильнее наливаясь ненавистью. Они синхронно перебирали пальцами, постепенно сжимая их в кулаки, и вдруг, как бы спохватившись, одновременно засунули руки карманы, от греха подальше. Таисия, откровенно наслаждавшаяся сценой, тоже почувствовала предел.

– Ну что вы, мальчики, как петухи… – сказала она примирительно и положила руку на грудь Северину.

Северин явственно вздрогнул, завертел головой, влево, вправо, вверх и наконец вниз, на наручные часы. Было 20.27.

– Ты чего, Мома, вспомнил что-нибудь? – обеспокоенно спросила Таисия.

– Нет. Послышалось.

– Шаги командора? – с усмешкой спросил Воркутинский, лицо которого разгладилось и приняло свойственное ему обычно выражение пытливого и немного ироничного наблюдателя жизни и человеков.

– Если бы… – раздумчиво протянул Северин, уже и думать забывший о Воркутинском и их стычке. – Нечто похуже…

– Куда уж хуже, – сказал Воркутинский.

Он повернулся к Таисии, адресуя ей снисходительную улыбку:

«Вот есть же люди, которые классику не знают и аллюзий не понимают, то ли дело мы, дорогуша, с вами, два интеллигентных человека…»

Таисия не ответила понимающей улыбкой.

– А вот мы с мэтром ничего не слышали! – сказала она. – Не так ли, Григорий?

– Ничего! – отчеканил тот и смягчил: – Ничего не слышал, кроме тихого поскуливания Лаврентия. Сейчас идем, – сказал он, обращаясь к псу, и, приподнимая шляпу: – Прошу нас извинить за то, что покидаем вас. Неотложные дела.

– Ну что ты так к нему прицепился? – спросила Таисия, глядя в спину величаво удалявшегося Воркутинского.

– Позер, – ответил Северин, доставая сумку из машины, – тоже мне, Конан Дойл и Шерлок Холмс в одном флаконе, с такой-то бандитской рожей!

– Ты несправедлив, Мома.

– Да, ты права, насчет Конан Дойла и Шерлока Холмса я погорячился.

Когда они проходили мимо джипа, у водителя зазвенел мобильный телефон.

– Чё у нас? – сказал он в трубку. – Ничё. Все путем. А у вас? Лады. Вот и мне послышалось.

Остается добавить, что Кузнецов, несколько раз порывавшийся обойти с фланга эту группу, но так и не обошедший, вошел в дом сразу вслед за Севериным с Таисией.

На этом мы завершим анализ данных камер наружного наблюдения. Происходившие в переулке события уже не имели принципиального значения – дело было сделано. А прибывавшие действующие лица, чем дальше, тем в большем количестве, и так появятся в нашем рассказе.

Обратимся теперь к свидетельствам о перемещении персонажей внутри дома. Наиболее полную информацию удалось получить о Воркутинском. Пелагея Федоровна Шалманова, вдова генерала госбезопасности, прошедшая с ним рука об руку несколько лагерей, включая легендарный УстьВымЛаг, была человеком проверенным и с этой точки зрения абсолютно надежным. С другой стороны, как свидетель она была абсолютно ненадежна, учитывая возраст – 82 года – и длинный перечень профессиональных заболеваний, из которых для нашего рассказа наиболее существенны болезни Альцгеймера и Паркинсона, правда, обе в средней стадии. Тем не менее, ее показания были безусловно приняты во внимание и приобщены к делу, поскольку совпали в основных чертах с показаниями Воркутинского.