И слава богу, что она уехала. Что её не коснулся весь этот кошмар. Что её не было рядом, и никто не смог причинить ей вреда просто для того, чтобы сделать ещё больнее мне. Хорошо, что я её не остановил. В её безрассудстве всегда было больше здравомыслия, чем казалось. В её лжи и молчании — больше сострадания и искренности, чем в любой правде. Это видишь только издалека. И начинаешь ценить, когда становится слишком поздно.

— Алекс! — слышу, как закрывается дверь.

— Вика? — Зачем я каждый раз это спрашиваю? На что надеюсь? Какого чуда жду?

— Полина, — не устаёт представляться она. Всегда спокойно, терпеливо, нейтрально. Открываю глаза.

Полина. Мой ангел-хранитель. Моё спасение. Моя исцеляющая мазь на раны. Рука, что не даёт мне сорваться в пропасть одиночества и отчаяния.

— Привет! — встречаю её пусть слабой, но улыбкой.

— Привет! Не знала, какая каша тебе понравится больше, но между манной и рисовой выбрала рисовую, — мягко, но уверенно поднимает она изголовье кровати.

Она такая во всём — мягкая, но уверенная — женщина, подобравшая меня в подворотне. Она приходит каждый день. И вытаскивает со дна уныния одним своим присутствием. Очень надеюсь, что она не подозревает об этом. Даже не знаю, заслужил ли такое спасение. Ведь я даже не сопротивлялся, когда пришёл на ту встречу, зная чем она закончится. Где-то там, в глубине души, я, наверное, готов был умереть.

— Каша? Полин, ну, посмотри на меня. Ну где я, а где та каша? Мне бы кусок мяса, желательно с кровью, — пытаюсь привычно поправить непослушную прядь, но рука натыкается на жёсткий ёжик волос и бинты.

— Тогда считай, что это галлон крови, — ставит она на тумбочку пакет сока с трубочкой. — А это лекарство, которое ты будешь глотать, пока не покажется дно тарелки.

Я упрямо мотаю головой, но она уверенно присаживается на край жёсткой кровати с тарелкой в руках.

— Чтобы эту кашу съесть, очень верный способ есть. На тарелку мы подуем, кашу ложкой заколдуем, — зачерпывает она густую массу, больше похожую на обойный клей, и как маленького уговаривает меня открыть рот.

Сдаюсь, глотаю липкое варево, зная, что спорить с ней бесполезно. Она как мягкий танк: вроде ласковая и покладистая, но настойчивая и волевая, словно под плюшевой обивкой скрывается стальная броня.

А ещё она красивая. Очень. Про таких говорят: всё при ней. Привлекательная, стильная, дорогая. Знающая себе цену. Лет тридцати, ухоженная, стройная, темноволосая. Возможно, деловая. Уверен, умная. Думаю, замужем или точно была. Благополучная, состоятельная, из высшего общества. В общем, лакомый кусочек. Мне даже по зубам... Если бы мы встретились несколько месяцев назад. За такими просто так не приударишь. Вывернешься наизнанку чтобы заслужить всего лишь благосклонный кивок. Неприступный берег. Несокрушимый бастион. Эверест. Только я больше не альпинист.

Точёный профиль. Убранные в низкий узел волосы. Она похожа на рисунок тушью, настолько ярка и выразительна: острые линии скул, строгий излом бровей, льдистый оттенок глаз под густой каймой ресниц и выверенная чувственность губ, сейчас едва приоткрытых, словно она собиралась что-то сказать, но передумала.

Слежу, как ловко черпает вязкий рис ложка в длинных аккуратных пальцах. Послушно открываю рот. С этой женщины картины бы писать. А она здесь, у моей постели, кормит сладкой клейковиной, поправляет мятую простыню. Кто она? Зачем она здесь? Что ещё я задолжал этому миру за неё? У меня и так ничего больше нет.

— Эту ложку за коня, остальное за меня, — заканчивает она свою считалочку, выскребая остатки со дна.