Настороженно прищурившись, декан склонил голову на бок.

– Что за история, Сафронова? Кто-то собирает не меня компромат? Ты что-то подслушала?

– Подслушала, Андрей Федорович… Мнооого чего подслушала… – плавно выскользнув из кресла, я приблизилась к столу и осторожно, чтобы не спугнуть его, вытащила из кармана юбки подвеску. – Но вы должны пообещать, что не будете перебивать меня, пока я не закончу. Это связанно… с вот этими… часами. Посмотрите на них внимательно, Андрей Федорович. Они весьма… занимательные…

7. Глава 7

Подозреваю, что Игнатьев не выгнал меня в первые же минуты гипноза исключительно потому, что у него сработал тот самый «собачий» рефлекс. Его разум и тело уже испытывали расслабление при звуках этого моего голоса, этих интонаций и при покачивании этого самого, странного предмета в моих руках. И как только услышали и увидели всё то же самое, мгновенно среагировали и вызвали ту же самую реакцию – расслабление и выключение инстинкта самосохранения.

Иначе объяснить, почему декан в принципе стал слушать меня, я не могла – ибо несла я такую лютую чушь, что у самой уши в трубочку заворачивались.

– Около недели назад я проходила случайно мимо кабинета Березина – помните, молодой такой доцент с Евразийского Института… и вдруг услышала, как внутри кто-то очень громко скандалит… кричат, ругаются… Остановилась послушать – подумала, вдруг кому-нибудь придется помощь вызывать… И тут слышу женским голосом – «да как вы смеете мне такое предлагать, Антон Юрьевич! Я на вас жаловаться буду декану!»

– Декану? – насторожился Игнатьев, стрельнув в меня взглядом. – Мне?

Э нет… так не пойдет… Поняв, что допустила оплошность, я покачала головой. Не надо, чтобы он продолжал быть центром истории и внимательно прислушивался к тому, что я рассказываю. История – это способ завлечь его изначально, заставить слушать и смотреть на часы-подвеску. Но постепенно надо сделать так, чтобы он заскучал – монотонно и долго рассказывать ему что-то, чтобы ввести в транс. И вот тогда, в состоянии измененного сознания, вновь зацепить его, но уже на более глубоком уровне.

– Нет, не вам. Кафедра Евразии же к другому факультету относится. Там, кажется, профессор Володина – деканом. Но не в этом суть… В общем, эта женщина, что была в кабинете с Березиным, грозилась за что-то на него пожаловаться… а он ей в ответ – не можете вы на меня пожаловаться, я вам не позволю… А она ему – у меня на вас управа найдется! А он такой - что ж вы так нервничаете, девушка… у меня от вас уже голова разболелась… И тут дверь открывается… я еле успела спрятаться…

Продолжая нести полную околесицу, я почти не следила за тем, что говорю, делая упор на том, как говорю – ни на секунду не меняя ни тона, ни силы голоса. Мягко стелила словами и шелестела голосом, чуть заметно улыбаясь загадочной улыбкой Моны Лизы и стараясь не двигаться, разве что покачивая на пальцах подвеску с часами. Наверное, так вводят в транс прихожан в некоторых религиях – монотонной литанией нескончаемых молитв и благословений, суть которых уже давно никому непонятна…

– А часы… часы-то причем? – остановил меня всё ещё не потерявший способность думать декан, не отрывая, однако, взгляда от покачивающегося в моих руках маятника и начиная еле заметно покачиваться ему в такт.

– Сейчас дойдем до них, – самым мягким голосом пообещала я. – Вы пока смотрите на них, Андрей Федорович – это важно. Может, узнаете…

– Я… должен их узнать?

– Конечно должны, – я улыбнулась, понимая, что почти не вру. И узнать, и признать, как волшебную палочку в руках своего повелителя. Потому что я уже видела, что мало по малу магия гипнотического голоса действует – медленно, но верно оплетая мужчину, обволакивая его руки и ноги, замедляя дыхание, делая его вялым и не способным соображать.