Если эти малоталантливые стихотворцы с рабочей окраины украшали «решительным минусом» лучшие стихи Николая Рубцова, то могли ведь и за водкой его посылать, утверждаясь таким образом в собственных глазах.

В рубцовском фонде в Государственном архиве Вологодской области сохранилась записная книжка поэта, растрепанная и прошитая суровой ниткой – косо, но прочно. Верой и правдой – почти двадцать лет – служила она Николаю Михайловичу, была единственным свидетелем многих дней его жизни.

Страницы, аккуратно заполненные красивым рубцовским почерком, залиты вином, многие записи расплылись, новые адреса зачастую записаны поверх старых – толкучка и мешанина фамилий, городов, телефонов такая же невообразимая, как и в самой жизни поэта.

Есть здесь и литературные записи...

Смешные диалоги...

То ли придуманные самим Рубцовым, то ли услышанные где-то сентенции: «Жизнь хороша. Нельзя ее компрометировать»...

Записи для памяти: «Купить трубку»...

На семнадцатой странице начало какой-то прозы:

«Он сильнее всего на свете любил слушать, как поют соловьи. Часто среди ночи он поднимал меня с койки и говорил: «Давай бери гитару – и пойдем будить соловьев. Пусть они попоют. Ночью они умеют здорово это делать...»

Запись обрывается, восемнадцатой страницы в книжке нет (нумеровал сам Рубцов), и не узнать, разбудил ли Рубцов соловьев, как никогда не узнать и много другого из его жизни.

Но главное в этой книжке – фамилии...

Саша Кузнецова, Надя Виноградова, Нина Токарева, Надя Жукова, В.В. Васильев, Жора (в скобочках – друг В. Максимова), Борис Новиков, В. Гариков, Зоя, А-р Кушнер, Н.О. Грудинина, К. Кузьминский, И. Сергеева, Бахтин, Ю. Федоров, М.Л. Ленская, С. Орлов, Д. Гаврилов, Вильнер, Люся Б., Петя, Бродский, Г. Семенов, Зина, Ю. Логинов, Кривулин, Катя...

Список можно продолжать, но и перечисленных фамилий вполне достаточно, чтобы получить представление о круге общения Николая Рубцова в Ленинграде. Немало здесь профессиональных литераторов, но много и поэтов, назвавших себя в семидесятые годы «второй литературной действительностью»...

Сближение с ними в поиске единомышленников – литературный, как любит говорить господин Кузьминский, факт...

Рубцова многое роднило с поэтами этого круга.

Ведь хотя эти литераторы и овладели в совершенстве техникой эстрадно-популярного стиха, но поэтами «поколения» так и не стали. Поколение шестидесятников пошло по другому пути, их певцы призывали быстрее «возводить» коммунизм, пытались возродить романтику чекистских будней и «комиссаров в пыльных шлемах», подогревали энтузиазм строителей сибирских гидроэлектростанций и чернобылей.

Отчасти это разнопутье объясняется тем, что идеология шестидесятничества, столь ярко выразившаяся в поэзии Евтушенко, Вознесенского, Рождественского, только в Москве, вблизи к кремлевским распределителям, и могла иметь успех.

Ленинград в силу своей удаленности от цековских кормушек этого искуса уберегся. Питерские поэты не очень-то грешили дифирамбами палачам-комиссарам, не воспевали великие стройки коммунизма. Но, уберегшись одного искуса, далеко не все сумели уберечься от другого, быть может, еще более опасного – от так называемого «кривостояния, при котором прямизна кажется нелепой позой»[17].

Отношение ленинградских поэтических диссидентов и полудиссидентов к Николаю Рубцову – типичный образчик этого «кривостояния».

В кругу новых знакомых, как и на занятиях литобъединения «Нарвская застава», на ура принимались хотя и несколько другие стихи, но тоже не те, которые Рубцов считал для себя главными.