Еще в дореволюционные годы, на V съезде партии, Ленин откровенно заметил:

– Бебель, дескать, сказал: если нужно для дела, хоть с чертовой бабушкой войдем в сношения. Бебель-то прав, товарищи: если нужно для дела, тогда можно и с чертовой бабушкой.

Сила большевиков – в современном инструментарии: массовая пропаганда и массовый террор. У царей этого не было – массовое общество еще не существовало, оно сформировалось в ходе Первой мировой войны и революции. Ленинский инструментарий на это общество и был рассчитан. Мораль, нравственность, национальные интересы – все это не имеет никакого значения. И никаких договоров и компромиссов!

«Требование социального равенства перерождалось в ощущение собственной социальной исключительности (“рабочее”, “бедняцкое” происхождение) как заслуги, дающей основание для привилегий, – отмечал член-корреспондент РАН Андрей Сахаров. – Бедные, простые, полуграмотные. Именно эти характеристики в революционную эпоху стали “знаком качества”… Не классовая борьба, а цивилизационное противостояние – реальный источник социальных коллизий и катаклизмов в России. Культ силы и власти, социального реванша маленького полуграмотного человека пропитал все поры общества».

Народ пожелал отомстить тем, кто им управлял, кто всем командовал и заставлял на себя работать. И началось уничтожение «эксплуататорских классов». А Ленин этому так радовался. На заседании столичного комитета партии он пообещал:

– Когда нам необходимо арестовывать – мы будем… Когда кричали об арестах, то тверской мужичок пришел и сказал: «Всех их арестуйте». Вот это я понимаю. Вот он имеет понимание, что такое диктатура пролетариата.

Вот почему во враги зачисляли целые социальные классы и группы: буржуи, офицеры, помещики… Для расстрела было достаточно анкетных данных. По телефонным и адресным книгам составлялись списки капиталистов, бывших царских сановников и генералов, после чего всех поименованных в них лиц арестовывали, а то и ставили к стенке.

Служба в ЧК оказалась тяжелым испытанием. Не у каждого психика выдерживала. Люди совестливые, те, кто не хотел расстреливать, после Гражданской скинули кожанки и вернулись к мирной жизни. Остались те, кто нашел себя на этой работе. Генрих Ягода чувствовал себя на месте.

Приспосабливались к любому повороту партийной линии. Сознавали, что совершают пусть и санкционированное, но преступление. Вслух об избиениях, пытках и расстрелах не говорили. Пользовались эвфемизмами.

Конечно, при отборе на службу учитывались психологическая устойчивость, физическая подготовка, умение ладить с людьми. Но главный принцип кадровой политики – отсутствие сомнений в правоте высшего руководства.

Создатель ведомства госбезопасности Феликс Дзержинский сразу определил, кто ему нужен: «Если приходится выбирать между безусловно нашим человеком, но не особенно способным, и не совсем нашим, но очень способным, у нас, в ЧК, необходимо оставить первого».

Дзержинский объяснял принципы кадровой политики своему любимцу, тому, кого он ценил и продвигал, – Генриху Ягоде, который вскоре займет его место в здании на Лубянке.

23 мая 1924 года Дзержинский написал Ягоде:

«Мильнер по вопросу внутрипартийной дискуссии колеблется. Если это верно, то при всей его деловитости и преданности делу у нас держать его не стоит».

Абрам Исаакович Мильнер руководил новгородскими чекистами. Слова Дзержинского для Ягоды – закон. Из ГПУ Мильнера сразу же убрали. Наверное, тогда он сокрушался. Зато прожил много дольше и Дзержинского, и Ягоды.