Что он внушал Ягоде и другим своим ближайшим помощникам?
Дзержинский говорил, что для революционера не существует объективной честности: революция исключает всякий объективизм. То, что в одних условиях считается честным, – нечестно в других, а для революционеров вообще честно только то, что ведет к цели. Он не был патологическим садистом, каким его изображают, кровопийцей, который наслаждался мучениями своих узников. Не получал удовольствия от уничтожения врагов, но считал это необходимым. И очень быстро привык к тому, что вправе лишать людей жизни.
«Я увидел яснее подлинную жизнь и ужаснулся, – вспоминал семнадцатый год генерал Антон Иванович Деникин, который возглавил Белую армию. – Прежде всего – разлитая повсюду безбрежная ненависть – и к людям, и к идеям. Ко всему, что было социально и умственно выше толпы, что носило малейший след достатка, даже к неодушевленным предметам – признакам некоторой культуры, чужой или недоступной… Ненависть с одинаковой последовательностью и безотчетным чувством рушила государственные устои, выбрасывала в окно “буржуя”, разбивала череп начальнику станции и рвала в клочья бархатную обшивку вагонных скамеек».
Особенно пугающе выглядела развалившаяся армия – расхристанные солдаты, лузгающие семечки, все в шелухе. Зинаида Гиппиус описывала их в дневнике: «Фуражка на затылке. Глаза тупые и скучающие. Скучно здоровенному парню. На войну он тебе не пойдет, нет! А побунтовать… это другое дело».
«Стало совсем невыносимым передвижение по железным дорогам, – вспоминал сменивший Столыпина на посту главы царского правительства Владимир Николаевич Коковцов. – Все отделения были битком набиты солдатами, не обращавшими никакого внимания на остальную публику. Песни и невероятные прибаутки не смолкали во всю дорогу. Верхние места раскидывались, несмотря на дневную пору, и с них свешивались грязные портянки и босые ноги».
В хрущевскую оттепель, в брежневские времена и в горбачевскую перестройку Ленина пытались представить гуманной альтернативой Сталину. Придуманная альтернатива! Поэтому из этого искусственного противопоставления ничего и не вышло. Военный коммунизм – как уничтожение рыночной экономики, политика осажденной крепости – когда весь мир рисуется враждебным, тотальное уничтожение внутренних врагов… Все это ленинские заготовки.
А то, что в нем было альтернативного, – воспитание в образованной дворянской семье, учеба в гимназии и университете, знакомство с европейской социал-демократией… Так это он все преодолел.
Ленин нарисовал себе модель нового мира – и все ненужное отсекал. Предложил для решения самых сложных проблем простые и даже примитивные решения, но всем понятные. С чего он начал? С уничтожения свободы печати, с запрета миролюбивой и либеральной кадетской партии, с расстрела москвичей, которые сопротивлялись государственному перевороту, устроенному большевиками, с разгона законно избранного всем народом парламента – Учредительного собрания… Он все свел к классовой борьбе, позволив одним уничтожать других. И получил полную поддержку таких партийцев, как Генрих Ягода.
С семнадцатого года на все острые, болезненные и неотложные вопросы, возникающие перед обществом, даются предложенные Лениным невероятно примитивные ответы. Что бы ни произошло в стране, реакция одна: запретить, отменить, закрыть. Понадобились люди, готовые это сделать.
Когда в декабре 1922 года отмечалась пятая годовщина ВЧК, поздравить юбиляров и в том числе Генриха Григорьевича Ягоду приехал член политбюро и председатель Московского Совета Лев Борисович Каменев.